Время Василия III (1505–1533) составляет последовательное продолжение процесса, совершавшегося в княжение его отца Иоанна III и прямой переход к царскому периоду нашей столицы. Сын царевны Софии Палеолог, он стал не только последним собирателем уделов Северо-восточной Руси (вечевого Пскова, Рязани и Новгорода-Северского) и борцом за воссоединение западно-русских княжеств (Смоленска и других), но и, будучи единодержцем, во всем — и в отношениях к боярам, духовенству и в самой придворной обстановке, — является более царем, чем его отец. Его чаще называют царем, и он уже сам именует себя самодержцем.
Царский титул его уже выбивается на монетах, рядом с наименованием господаря всея Руси. Иностранные послы удивляются величию и власти русского государя и силе России. Соответственно этому растет у нас чувство собственного достоинства, и занимается заря сознания того, что нашему отечеству предлежит важное всемирно-историческое призвание.
Русские люди с особым сочувствием читали в это время в повести о взятии Цареграда: «свершится пророчество, свершатся предзнаменования: Русский род, предызбранный от Бога, возьмет седмихолмный Цареград и воцарится в нем». «Солнце евангельское, — пишет Иосиф Волоцкой в своем „Просветителе“, — освещает нашу землю, гром апостольский оглашает нас. Устроились божественныя церкви, составились честные монастыри, святители и преподобные чудотворцы наши взлетели, как бы на золотых крыльях, на небеса».
Власть государя в глазах народа все более получает священное значение, и русские люди говорят уже: «так угодно Богу и государю». Когда немец-посол императора Священной Римской империи, не понимавший духа нашего народа и смотревший на Россию западными глазами, позволил себе высказать одному старику, служилому человеку, что его усердие к службе государевой — раболепно, этот москвич сказал Герберштейну: «Нет, господин барон, не по-вашему мы служим своим государям».
Идея святой и царской Руси продолжала воплощаться в самой внешности Москвы, окончательно преобразовывая ее из княжеского стольного города в царствующий православный град всей России и всего православного Востока.
Покойный государь император Александр Александрович, смотря на Москву с высоты Кремля, сказал, что наша первопрестольная столица — «это храм всея Руси, а Кремль — алтарь этого храма». Но такое обращение срединного града нашего в величавый дом Божий совершилось не вдруг, а веками. И храмовая история правления Василия Ивановича много способствовала умножению в ней числа церквей, дошедшего впоследствии до сорока сороков и сделавшего ее столицей восточного православия.
При Василии III кипела работа в кремлевских соборах, и строились храмы вне Кремля. В год своей смерти Иоанн III, посетив усыпальницу своих предков — Архангельский собор, где стояло 24 гроба наших государей, нашел его слишком тесным и приказал разобрать его до основания, державные гробы перенести в церковь Иоанна, «что под колоколы», и заложить новый, более обширный собор. Два года строил его Алевиз Фрязин.
В 1507 году он был окончен и расписан русскими живописцами. Освящение совершал митрополит Даниил в присутствии великого князя, его семьи и двора. Не с этого ли времени начали ставить в Архангельском соборе портретные изображения похороненных здесь государей? Между ними находится и портрет самого Василия III в иноческом одеянии, которое он принял перед смертью, под именем Варлаама. В большом Успенском соборе происходило, как говорят летописи, «велелепное украшение» фресковой живописью, оконченное в 1514 году, и первопрестольный собор России принял тот вид, который он, при всех перестройках, сохраняет и доныне.
Тогдашнее «величество» Успенского собора соответствовало его новому значению. Он уже был в то время не только церковной кафедрой и усыпальницей первосвятителей всея Руси, но и храмом «посаждения на престол и венчания государей» и вместе символом единства России, единодержавства Москвы и церковной летописью ее политической истории.
В знак того, что сюда, в Московский Кремль, тянули все области Руси, наши государи, по мере присоединения к общерусскому средоточию удельных княжеств, переносили из них главные святыни и помещали их в соборе всея Руси, в храме Пречистой. Тут собраны были наиболее чтимые иконы удельных княжений — Владимира-Залесского, Новгорода Великого, Пскова, Смоленска и других. Каждый государь, жертвуя сюда икону, изображавшую его ангела, как бы записывал свое правление на эту церковную скрижаль нашей исторической жизни. Каждое важное событие увековечилось здесь или новой иконой, или церковными сосудами, или евангелием, или хоругвью, или дорогим облачением для священнослужителей.
Великий князь Василий III.
Митрополит Филарет говорит: «Глубокая была мысль соединить в одном святилище местную святыню удельных княжеств: жители их, расставаясь со своим заветным сокровищем, невольно привязывались к месту его будущего хранения; сердце их как бы отходило туда за иконой, и родовое к ней усердие служило лучшим залогом верности. Так из Владимира, Новгорода, Пскова, Устюга, Смоленска собрался иконостас Успенского собора». Что этот первопрестольный храм всея Руси служил залогом ее единодержавия, — свидетельствовал и следующий обычай, существовавший у нас до Петра I.
Вечером, часов в 8 или 9, когда запирались кремлевские ворота, сторожевые стрельцы перекликались между собой. Близ Успенского собора часовой начинал громко и протяжно, нараспев, возглашать: «Пресвятая Богородица, спаси нас». Другой продолжал: «Св. московские чудотворцы, молите Бога о нас». После молитвенных возгласов другие часовые перекликаются следующим характерным образом: «Славен город Москва»; другой отвечал: «Славен город Киев»; третий — Владимир и так далее, пока не будут перечтены важнейшие города Московского государства.
Не обойден был вниманием государя всея Руси и придворный Благовещенский собор, вновь перестроенный в это время. «Василий Иванович, — по словам летописца, — повелел подписать Благовещение на своем дворе златом, иконы все велел обложить серебром и златом верх церковный позлатити». Повеление государево было исполнено русским мастером Федором Еникеевым с братией. Примечательно, что на паперти вместе со святыми были изображены древнегреческие мудрецы: Аристотель, Зенон, Плутарх, Фукидид, Менандр и другие. Мастер Бон Фрязин окончил церковь Иоанна «под колоколы», а мастер Николай слил колокол «большой благовестник» в тысячу пудов; помещен он был на особой «деревянной колокольнице».
Успенский собор. Внутренний вид.
И вне Кремля повелением государя воздвигнуто было немало памятников. Самолично завоевав Смоленск у поляков, Василий III в память возвращения этого «ожерелья России», воздвиг на берегу Москвы-реки, в виду Воробьевых гор, Новодевичий монастырь, в 1525 году. Василий III перестроил Петровский монастырь в Высоцкой слободе.
Летопись говорит, что он «повеле заложити и делати церкви каменный и кирпичныя на Москве, на большом посаде за торгом (вне Китай-города): Введение Святей Богородицы, Владимир Святый в Садех, Благовещение Св. Богородице в Воронцове (ныне Ильи пророка), да в городе на своем дворе церковь Святыя Богородицы рождество, у нея же придел Святый Лазарь, — за Неглинною Леонтий Чудотворец Ростовский (не существует с 1812 года), на Ваганькове Св. Богородицы Благовещение, за Черторьей (Пречистенкой) в Девичьем монастыре Алексей — человек Божий, за Неглинкой Св. Петр, митрополит всея Руси, на Устретенской улице Введение Богородицы. Да Варвару Св. поставил Василий Бобр, с братьею с Вепрем да Юшком, да Афанасия и Кирилла Александрийских поставил Юрий Григорьев, сын Бобынин, у Фроловских ворот. Обыденкой, на Старом Ваганькове, в память рождения Иоанна IV, построен был деревянный храм Иоанна Предтечи, причем в работе участвовал сам великий князь».
Новодевичий монастырь.
Какую важность придавал обетному делу (построения Новодевичьего монастыря) государь, видно из того, что, отправляясь в поход на Казань, он дал, в дополнение к духовному своему завещанию, особую запись, в ней говорилось: «да коли есми яз Божиею волею достал своей отчины города Смоленска и земли Смоленские, и яз тогда обещал поставити на Москве, на посаде, Девич монастырь, а в нем храмы во имя Пречистыя, да происхождения Честнаго Креста и иные храмы; а которые храмы в том монастыре поставити, и яз тому велел написати запись диаку своему Трифону Ильину, да дати печатнику Ивану Третьякову. А дати есми обещал в тот монастырь из своих сел дворцовых село или два, а пашни в тех селех, в одном пол тысяча четвертей, а в двуполях потому ж; да на строение тому монастырю три тысячи рублев денег. И ныне того монастыря состроити не успел». На тот случай, если станется воля Божья, и он умрет, государь приказывает исполнить свою волю. Подписал эту грамоту митрополит Даниил. Свидетелями записи были старец Вассиан — князь Иванов (Патрикеев), да отец духовный государя, благовещенский протопоп Василий. Грамоту же писал дьяк Меншик Путятин. Воспроизводим палеографический снимок с этой записи и привешенные к ней на шнурках печати митрополита и самого великого князя.
Грамота Василия III.
Дверь в храме Св. Владимира в Садех.
Однако Василий III не умер в походе и, одержав победу над казанцами на Свияге, построил, по выражению Степенной книги, «преименитую вобчую (общежительную) обитель»; собрал туда множество инокинь девического чину; начальницей над ними поставил благоверную и благочинную инокиню Елену Девочкину из Суздальского Покровского монастыря, которая, окончив жизнь схимонахиней, была погребена в новом монастыре и записывалась в старинных святцах наряду с московскими святыми. В 1525 году, 28 июля, торжественно перенесен был в крестном ходу из Благовещенского собора в Новодевичий монастырь список с чудотворной иконы Смоленской Божьей Матери — Одигитрии.
Очень любопытен относительно зодчества своего построенный в 1515 году Алевизом Фрязиным храм благоверного князя Владимира, что в Старых Садех. В этой местности долгое время находились большие фруктовые великокняжеские сады, простиравшиеся от Ивановского монастыря до Васильева луга, то есть до нынешнего Воспитательного дома. Особенно интересны здесь входные западные ворота, очень искусной работы. Даем снимок с этого образчика старомосковской техники.
Великий князь достроил заложенный при Иоанне III дворец, украсил его и поселился в нем 7 мая 1508 года. По объяснению И. Е. Забелина, между Грановитой палатой и Благовещенским собором находилась Средняя палата, к коей примыкало Красное крыльцо. Далее шла Столовая палата, с особой лестницей на Спасов двор. Постельные или жилые хоромы и княгинина половина примыкали к церкви Рождества Богородицы и были на том самом месте, где теперь Теремный дворец. Ров, шедший вокруг кремлевских стен, государь приказал Алевизу Фрязину обложить камнем и кирпичом и выкопать при впадении Неглинной в Москву-реку, за Боровицкими воротами, пруд, названный Лебединым, потому что на нем плавали лебеди. Здесь была построена каменная мельница, и вода из пруда проводилась во рвы. У каждых ворот перекинуты были мосты, носившие имена соответствующих башен. Вообще Кремль, со всех сторон опоясанный водой, в то время выглядел красивее, чем теперь.
Печать псковская.
С этого княжения начинается особое почитание Фроловских, или Спасских, ворот. Это было в нашествие на Москву татар в 1521 году. По свидетельству стольника Лызлова, занесенному в Минею, слепая инокиня Вознесенского монастыря имела во время этого нашествия видение: при колокольном звоне, из Кремля, через Фроловские ворота, видела она, вышли почивающие в соборах святители, неся икону Владимирской Божией Матери. Навстречу им (из Китай-города) вышли Сергий Радонежский и Варлаам Хутынский и спросили святителей, куда они идут? Те ответили, что Господь повелел им уйти из града сего, потому что люди презрели страх Божий и о заповедях вознерадели, за это он предаст Русскую землю иноплеменникам. Преподобные стали просить святителей помолиться милосердному Богу о прощении грешных москвичей. Святители вняли их просьбе, вознесли вместе с ними молитвы Всевышнему и воротились назад в Кремль в свои гробницы. В предвратной иконе Фроловских ворот изображены святые в молитвенном положении у ног Спасителя. С этого времени, как полагают, и начинается то почитание Спасских ворот, в силу которого все проходящие через них обязаны снимать свои шапки. Василий III мыслил ставить град (крепостные стены) вокруг большого посада (впоследствии Китай-города), но не успел осуществить этого.
Василий III, с древней гравюры.
Москва в это время росла в своем объеме и числе жителей. После уничтожения веча в Пскове оттуда было переселено в Москву 300 семейств, кои были водворены на Варварке, близ церкви Георгия Великомученика, и эта местность стала называться Псковской горой. Приводим печать Пскова. Возникла в Москве за рекой и новая слобода «Наливки». Происхождение ее барон Герберштейн объясняет так: Василий III подтвердил запрещение своего отца относительно пьянства и вольной продажи вина, пива и меда; но так как это запрещение не распространялось на великокняжеских телохранителей, то он выстроил для них за рекой особую слободу «Наливки» (от слова наливай). Вообще за это время Москва значительно выросла в своем объеме и населении. По современным свидетельствам, всех дворов в Москве было 41 500, а жителей более 100 тысяч. Улицы при Василии III на ночь запирались рогатками. Выходить на улицу дозволялось только по крайней необходимости, и то с фонарем.
Москва в это правление продолжала развиваться и в других различных отношениях: и в сфере техники, и в сфере образования, и в самом быту своем. Особенно процветала живопись, находившаяся в руках чисто русских мастеров, тогда как зодчеством еще владели иностранцы. Об успехах живописного искусства в Москве свидетельствуют недавно очищенные от позднейших наслоений примечательные фрески Благовещенского собора. В это время впервые упоминается производившаяся в Москве реставрация древнейших икон, коей занимался митрополит Варлаам, сам нечуждый иконописания. Так, в Успенском соборе реставрирован был знаменитый образ Владимирской Божией Матери, писанный евангелистом Лукою, и на него, по повелению великого князя, сделан был новый киот, украшенный московскими ювелирами. Даже древние, но обветшавшие иконы Владимира-Залесского обновлялись в Москве, причем названный митрополит принимал в этом участие собственноручною работою. Как мы сказали, в это время архитектура находилась в руках иностранцев, но они должны были строить в русском и византийском стилях, а совсем не в западных. Чеканка монеты, как и серебряное дело, продолжали развиваться; пушечное, литейное и пороховое дело велось по-прежнему; но с порохом вышла беда: на Успенском враге, на дворе, где приготовляли зелье (порох), в 1531 году произошел взрыв и пожар, отчего погибло 200 рабочих.
Образованность в Москве развивалась в прежнем церковном направлении. В это время продолжали писать Иосиф Волоцкой, Вассиан Патрикеев, и по-прежнему велись летописи. Искусство письма и украшения его орнаментами и миниатюрами делало новые успехи. Но в это время немало появляется русских, особенно служивших в Посольском приказе, знающих латинский и другие иностранные языки. Кроме того, в Москву вызывается ученый афонский инок Максим грек, учившийся в Италии и Франции и стоявший на высоте образования эпохи возрождения наук и искусств. Он писал против жидовствующих, против папизма или собственно против немчина Николая, который был придворным врачом и делал попытки латинской пропаганды, а также против ереси лютеровой и армянского зловерья и прочего.
Успехи в культуре Москвы заметны и в развитии ее торговли. Иностранцы вывозили отсюда дорогие меха, кожи, воск, лес и другие продукты. Количество денег в Москве увеличилось. Московские купцы в это время стали ездить вместо Казанской ярмарки на Макарьевскую, возникшую, по распоряжению Василия III, в Нижегородской области, близ монастыря св. Макария.
Сокольничий.
Самый быт московский совершенствовался, в особенности в придворной жизни. В торжественных случаях, например, при выходах в соборы, при приемах послов, государь являлся во всем блеске царской обстановки, окруженный большой свитой. Около него находились рынды, красивые молодые бояре в белых атласных кафтанах, опушенных дорогим соболем.
Иностранные послы поражались величию государя и России. Как видно из описания Москвы германского посла барона Герберштейна, наши служилые люди не хотели прежде него снять шапку или сойти с коня, чтобы не сделать и этим порухи для чести государевой. На те улицы, по которым проезжал посол, а особенно в Кремль, скликался народ, чтобы иностранец мог видеть, как многолюдна наша столица. Посла окружали приставники так, чтобы он сам ничего не мог вызнать и высмотреть.
Аудиенции послу в Грановитой палате происходили при самой внушительной и роскошной обстановке. После одного такого приема германское посольство получило приглашение к обеду. Когда иностранцев ввели в обеденную залу, государь и бояре в богатых золотых одеяниях уже сидели за столами, которые были расставлены вокруг залы; посередине находилась горка, обремененная золотыми и серебряными чашами и кубками искусной работы. Великий князь сидел за особым столом; ближе к нему помещались его братья, за ними следовали бояре и другие придворные, по степени своей знатности и милости государевой. Перед началом обеда государь, если хотел кому оказать почет, посылал хлеб, а еще почетней была посылка от него соли. Посылались также блюда с кушаньями, причем надобно было вставать и кланяться государю и на все стороны. Первым блюдом подавались жареные лебеди и журавли; приправою служили сметана, моченые груши и соленые огурцы. Вначале подавали водку, а потом мальвазию, греческое вино и меды. Слуги, разносившие кушанья и напитки, были одеты в изящные терлики, украшенные жемчугом и дорогими каменьями, чего не бывало в прежние княжения. Обед продолжался несколько часов. Таково было русское хлебосольство в Москве.
Василий III много заботился и о войске. При нем оно простиралось до 150 000. Каждые два года производилась перепись ратных людей. Он первый завел у себя конную артиллерию. От его времени осталось в Кремле несколько больших пушек, вылитых итальянскими мастерами.
Великий князь любил тешиться охотою на мокрую, или водяную, и верховую птицу с соколами и кречетами, и псовую на зайцев и другую дичь. В «Царственной книге» находится миниатюра, изображающая поездку Василия III на охоту. Немецкие послы были приглашены на заячью охоту, которая происходила близ Москвы, на одной покрытой кустарником заповедной поляне, где в изобилии водились зайцы. Сюда, кроме того, приносили еще зайцев и во время охоты выпускали их из мешков. Великий князь сидел на богато убранном аргамаке; голова Василия III была покрыта шапкой, с поднятыми на лбу и на затылке козырьками, на которых качались золотые пластинки наподобие перьев; на нем был род терлика, вышитого золотом; на поясе висели кинжал и два ножа, а сзади разукрашенная золотом палица, вроде кистеня. Справа ехал бывший казанский царь Шиг-Алей с колчаном и налучником за плечами, а с боку два молодых князя, из которых один держал секиру с рукоятью из слоновой кости, а другой — булаву или шестопер. Всадников было до трехсот. Сперва спустил свою собаку Шиг-Алей, а затем и другие охотники и меж них великий князь. Зайцев было затравлено до 300. По окончании охоты все отправились в шатры, раскинутые около какой-то деревянной башни. Князь угощал охотников вареньями и печеньями, а также миндалем, орехами, сластями и напитками…
Государь, хотя и был ласков, не терпел противоречий, редко собирал боярскую думу и сам решал дела, причем присутствовали двое дьяков — Шигона Поджогин и Меньшой Путятин.
Семейная жизнь Василия III сложилась несчастливо и не чужда была трагических подробностей. Супруга его Соломония, из рода Сабуровых, в двадцатилетнее свое замужество была бездетна. Великий князь печалился об этом, сознавая государственную важность прямого престолонаследия от отца к сыну и по естественному желанию иметь детей. Это отражалось на великой княгине. Она прибегала к знахаркам: призывала к себе женку Стефаниду, прозванием рязанку, и какую-то черницу безносую; первая заговаривала воду, которою велела великой княгине смачивать себя и белье государя; вторая заговаривала масло и мед для натиранья. Но это не помогало, и великий князь все скорбел. Во время объезда своих областей однажды увидал государь на дереве птичье гнездо и сказал: «Горе мне! Кому уподобляюсь? Ни птицам небесным, ни зверям земным, ни рыбам: все они плодовиты… И земле сей не уподобился я, ибо земля во всякое время приносит плоды свои».
В Москве государь говорил боярам со слезами: «Кому по мне царствовать на Русской земле? Братьям ли? Но они и своих уделов устроить не умеют». Некоторые бояре сказали на это: «Великий государь! Неплодную смоковницу посекают и измещут из виноградника». Но развод не был одобрен ни митрополитом Варлаамом, ни восточными патриархами и встретил осуждение у Максима-грека, Вассиана Патрикеева и многих других. Митрополит был низложен. Максим-грек и Вассиан, обвиненные, что хулили русских чудотворцев, называя их «смутотворцами» за то, что имели села и крестьян, а также и за то, что будто испортили своим исправлением церковные книги, — поплатились заточением.
На многих бояр легла опала. Соломония в ноябре 1525 года была силою приведена в наш Рождественский монастырь; сам митрополит обрезал ей волосы; надели на нее монашескую мантию и нарекли ей имя Софии, а потом она была отправлена в суздальский Покровский женский монастырь. Герберштейн, повторяя рассказы врагов этого развода, говорит, что Соломония сопротивлялась постригу; дворецкий Иван Юрьевич Шигона будто при этом ударил ее; а насильственно постригаемая сказала:
«Бог отомстит моему гонителю». Мало того, враждебная сторона утверждала, что Соломония родила в монастыре сына Юрия и, с затаенною местью, в духе ее, воспитала его.
Храм Св. Трифона, что в Напрудной, в Москве.
В «свадебницы» (так называлось время от святок до масленицы), в январе 1526 года, государь женился на племяннице известного литовско-русского выходца князя Михаила Глинского, Елене. Свадьба была справлена с особою пышностью и со всеми древнерусскими обрядами. Венчал сам митрополит. Согласно народным обычаям, тут был тысяцкий (брат государев князь Андрей), были дружки, свахи, опахивание жениха и невесты соболями, осыпание хмелем из золотой мисы, иконы с тафтяными убрусами, которые по концам «были сажены жемчугом», бархатные и атласные платки, ширинки, камки подножные, золотые и серебряные деньги, калачи, перепечи и сыры, караваи и свечи, поставленные в кади с пшеницей, кормление молодых жареным петухом и кашей; конюший государев — князь Федор Васильевич Телепнев — всю ночь разъезжал с обнаженным мечом вокруг подклети, или спальни. Роли дружков с обеих сторон исполняли знатнейшие бояре, а обязанности свах — знатные боярыни.
Василий III выказал большую любовь к своей молодой супруге, вероятно, кроме миловидности, владевшей более утонченными манерами, чем московские женщины того времени. Желая нравиться ей, великий князь, которому было под пятьдесят лет, сбрил свою бороду, вопреки господствовавшему у нас обычаю. Но, к огорчению Василия, первые годы его второго супружества оставались бездетны; великий князь с супругою начал усердно ездить по монастырям, раздавал щедрую милостыню и молил Бога о чадородии. В 1529 году государь построил церковь в селе Дьякове, близ Коломенского, где молился о даровании ему сына. Один из приделов этого примечательного по своему самобытно русскому стилю храма посвящен зачатию св. Анны, а другой — зачатию Иоанна Предтечи. Говорят, будто юродивый Дементий предсказал беременной Елене, что от нее «родится Тит — широкий ум».
Ростовская летопись говорит, что в ту минуту, когда, 25 августа 1330 года, родился Иоанн, воздух был потрясен неслыханными ударами грома, следовавшими один за другим при ослепительной молнии. Обрадованный отец повез младенца в Троицкую лавру, и там окрестили его у гроба св. Сергия; восприемниками от купели были два известных подвижника: столетний старец Касьян Босой и игумен Даниил Переяславский. Новорожденный был положен в раку преподобного. По этому случаю для мощей святителей Петра и Алексея были отчеканены новые великолепные раки — для первого золотая, для второго — серебряная.
В следующем году великая княгиня родила второго сына, Юрия. Тогда Василий III, обеспеченный в престолонаследии собственным потомством, разрешил младшему брату своему вступить в брак и женил его на княжне Хованской. От этого времени до нас дошли письма государя к своей супруге: в них обнаруживается его заботливость о детях и жене. Князь Василий, например, встревожился и засыпал жену вопросами о вереде на шее, появившемся у сына Ивана; он поручает Елене посоветоваться об этом предмете с опытными боярынями.
Пострижение в иноки Василия III.
Любопытны в бытовом отношении подробности сказания о кончине государя. Их интерес возвышается современными иллюстрациями, которые находим в лицевой «Царственной книге». Летом великий князь, проводивший время в своих подмосковных селах, каковы: Коломенское, Воробьево, Воронцово, Остров, Озерецкое, часто ездил на богомолье по монастырям и на охоту псовую и соколиную. В сентябре 1533 года великий князь, побывав у Троицы, поехал со своей семьей в Волоколамск, чтобы там «тешиться осенней охотой». В дороге на левой ноге у государя появился небольшой, но злокачественный нарыв. Несмотря на это, после Покрова великий князь был в Волоколамске на пиру у своего любимца Шигоны Поджогина и, не утерпев, поехал с собаками и ловчими в поле.
Но с охоты в Волоколамск его принесли дети боярские на носилках. Вызванные из Москвы придворные врачи немец Николай Булев и Феофил прикладывали к нарыву пшеничную муку с медом и луком и какую-то мазь, от которой пошел гной. Больному становилось хуже, и он делал предсмертные распоряжения. Дьяк Меньшой Путятин со стряпчим Мансуровым привезли прежнюю духовную государя, которая по его распоряжению была сожжена. Все это было сделано тайком от братьев государевых и бояр. Начали составлять новую духовную. Посоветовавшись со своими любимцами, Василий III призвал в послухи, или свидетели, находившихся при нем князей: Вельского, Шуйского, Глинского, Кубенского и Шигону; из Москвы вызвали еще Михаила Юрьевича Захарьина-Кошкина.
Государь хотел умереть в Москве, но заехал в Иосифов монастырь, где, лежа на одре, слушал литургию; подле него стояла великая княгиня с детьми, проливая слезы. В Москву везли больного уже недвижимого в каптане, или возке, и в нем переворачивали его князья Палецкой и Шкурлятев. В селе Воробьеве, куда явились митрополит и бояре, была двухдневная остановка. Против Новодевичьего монастыря навели через реку мост. Но четверка лошадей, везшая возок, провалилась; дети боярские подхватили возок и обрезали гужи у оглобель.
Государь покручинился на городничих (Волынского и Хохрикова), переправился под Дорогомиловым на пароме и въехал в Кремль рано утром, чтобы не оглашалось его безнадежное состояние. Окончив духовное завещание, государь, открыв митрополиту и своему духовнику желание постричься в монахи и посхимиться, обратился со следующими словами к боярам: «Ведаете сами, от великого князя Владимира Киевского ведется наше государство Владимирское, Новгородское и Московское. И вы, братие, постойте крепко, чтобы мой сын учинился на государстве государем; была бы в земле правда, и в вас бы розни не было никоторыя.
Да приказываю вам Михаила Львовича Глинского, он человек к нам приезжий, но вы не называйте его приезжим, а держите за здешнего урожденца, зане он мне прямой слуга; и были бы вы все сообща, земское дело и дела сына моего зело берегли и делали за один. А ты бы, князь Михайло Глинский, за моего сына князя Ивана, за мою великую княгиню Елену и за моего сына князя Юрия, кровь свою пролиял и тело свое на раздробление дал».
Вынос тела Василия III.
3-го декабря умиравший государь вторично причастился святых тайн и назначил правительницей государства Елену. Летописец изображает трогательное прощание государя с трехлетним сыном Иваном, которого принесли на руках, и с великой княгиней, которую держали под руки, а она вопила и билась. Ивана он благословил на государство крестом Петра Чудотворца, коим благословлен был Иоанн Калита. Отпуская сына, государь сказал его няне, боярыне Челядниной: «Смотри, Аграфена, от сына моего Ивана не отступи ни пяди». Затем Василий благословил и годовалого сына Юрия.
Чувствуя приближение смерти, великий князь приказал митрополиту начать постриг и посхимление. Но тут вдруг выступили брат его Андрей, Михайло Воронцов и сам Шигона с возражениями, что Владимир Киевский не чернецом умер, а сподобился быть праведным, так же, как другие князья. Поднялся спор; но умирающий, лишившийся уже языка и рук, взором просил пострига. Митрополит, как видно на приведенном иконописного характера рисунке, совершил пострижение, возложил на него парамонатку, ряску, мантию, наконец, схиму и евангелие на грудь и нарек его иноческим именем Варлаама.
«Царственная книга» говорит: «Стоящи же близ него Шигона, как положили евангелие на грудех, вид дух его отшедший, аки дымец мал». Дворец огласился рыданием. Митрополит тотчас стал приводить находившихся во дворце к присяге, а иноки Троицкого и Иосифова монастыря, отослав стряпчих, овладели телом великого князя и стали приготовлять его к погребению.
Настало утро 5-го декабря. В Архангельском соборе готова была могила, и тело великого князя, при звоне колоколов и рыдании народа, перенесено было из дворца в эту державную усыпальницу. Великую княгиню, как видно на приведенном выше рисунке, изображающем вынос в Архангельский собор, несли на санях. Погребение было совершено с обычными обрядами.