БАЛЫ, МАСКАРАДЫ, КОНЦЕРТЫ.
Что нового покажет мне Москва?
Вчера был бал, а завтра будет два
Грибоедов.
С Ноября месяца, до самого великого поста, в высшем и среднем круг Московского дворянства, даются вечера и балы. Балы у аристократов бывают иногда так роскошны и великолепны, что могут, без всякого пристрастия, назваться Европейскими; в это время, радушный хозяин изобретает все возможные средства, чтоб доставить удовольствие гостям: блестящие залы, горящие тысячами огней, стройный оркестр, очаровательные наряды женщин, так привлекательно и прозрачно одевающие прелести наших красавиц; их большие черные глаза, миленькие, маленькие ножки, наконец конфеты и прочее приличное угощение, а в заключение вкусный ужин.
Ну право чудо! кажется, что может быть лучше, приятнее бала?… Но как жал, что лета, в которые он нам так нравится, слишком непродолжительны, и в нынешнее время, молодой человек не успеет оглянуться, как уже все ему надоело, ему едва минуло 25 лет, а он не только не танцует, но зевает на бале.
Нынче молодые, люди почти не говорят с женщинами без особенных целей; наши красавицы — щеголихи, принуждены вертеться и любезничать с мальчиками, между тем как пережившие за 25 лет, стоят важно и наводят на них свои наблюдательные лорнеты, мне кажется не женщины, но мужчины причиною, что в больших обществах, существует до сего времени, так сказать, какая-то натяжка и в гостях нет общего желания повеселиться и быть любезным, что необходимо для того, чтоб было оживлено Общество.
У нас на бале, пока не заиграла музыка и не начались танцы, не многие из мужчин позволяют себе подходить к дамам и разговаривать с ними, и я не понимаю, неужели мужчины ждут времени, когда женщины сами начнут заискивать их разговора? помилуйте, тогда нам останется одно только: приседать перед ними. Я однажды разговорился с одним Московским Европейцем из аристократического круга. Растолкуйте мне, сделайте милость, сказал я, от чего многие мужчины хорошего общества застенчивы на бале, неразговорчивы, невнимательны к дамам, так что два пола почти составляют два различных общества в одной и той же зале?
Он был человек не глупый, но часто говоря слишком резкие истины, городил иногда и совершенный вздор; он отвечал мне: “Извольте я вам объясню это, если хотите с совершенною подробностью, и сделайте одолжение, сказал я, меня мое недоумение мучит.” Как можно требовать, продолжал он, чтоб у нас мужчины вели приятный разговор с дамами? это в настоящем положении общества невозможно; позвольте вас спросить, на каком языке вам угодно будет объясняться на бале с порядочною девушкою или женщиною? конечно на Французском, скажете вы мне; но чтоб говорить приятно, не одни пошлые, заученна фразы, надобно основательно знать язык; а много ли у нас молодых людей, даже в лучшем обществе, знающих его основательно?
Большая часть из нас, говоря по Французски, не говорит по Французски, а переводить с Русского; следовательно: живости и легкости разговора уже быть не может, и разговаривающий часто бывает не в силах поддержать его, по недостатку слов для выражения своей мысли. “Но помилуйте, прервал я, сколько же есть людей, хоть в этой зала, говорящих бойко, чистым Французским языком; от чего они так молчаливы с красавицами? посмотрите какие молодцы! Неужели они боятся им надоесть? “Нет, совсем не то, отвечал Европеец; мужчины нынче более самолюбивы, чем они были когда либо и вину их молчания ищите в женщинах. “Объясните это мне!
— “Извольте, например: не правда ли что Графиня NN красавица и премилая, образованная женщина?” Да, отвечал я.– “Но я не стану рассыпаться перед нею на бале, потому что не хочу быть смешным; здесь князь ММ! он станет после надо мною подшучивать, думая что я влюбился и пал к ногам той женщины, которою он повелевает, и которая его боготворит до безумия. Вот Княжна LL! я с нею не могу входить в большие разговоры потому, что мои тётки, непременно начнут ее мне сватать, думая будто возможно уверить, что она не такого огромного роста и не имеет такого длинного носа, какой вы у нее теперь видите. Наконец, с другими красавицами я не хочу любезничать потому, что весьма основательно могу предположить: если у Графини NN есть Князь ММ, с которым она может смеяться над моими galanteries, то у других могут отыскаться также свои домашние друзья и cousins, их вы сами знаете, у каждой порядочной женщины всегда такое множество и.”… В это время, вальсировавшие пары оттолкнули от меня далеко моего Европейца; он наскочил нечаянно на одну прекрасную даму, ловко извинился,: подал ей стул, и пустился с нею в разговоры, как будто желая мне угодить. Правду ли говорит Европеец, думал я; нет — неправду; нельзя же судить обо всех женщинах по графинь NN, однако…. Вальсирующие меня самого так толкнули, что я чуть не пришелся носом о притолку и невольно уселся на стуле, между одною старушкою и премиленькою дамою в темном бархатном берете. “Et pourquoi ne dansez vous pas Monsieur?” спросила меня красавица. Je valse très mal madame, отвечал я. “Ainsi vous faites très bien, сказала она; si je ne valse pas, la cause est la même.”
Она была очень занимательна и мне хотелось с нею полюбезничать, но в моей годов все еще раздавались слова Европейца; старушка, спросила наконец, нет-ли у меня понюхать табачку; я ей открыл мою табакерку и мы проговорили до конца бала, а дама в берете танцевала кадрили.
Сказавши несколько слов о частных балах в Москве, я перейду к общественным и маскарадам. Общественные балы бывают зимою в Благородном, Купеческом Собрании и Немецком Клубе; в них также продолжаются до самого великого поста маскарады. Сверх того, даются танцевальные вечера некоторыми танцмейстерами, на этих вечерах обыкновенно танцуют одни дети, и в сколько балов дает почтенный и любимый всеми наставник Иогель, который, уча теперь Танцевать детей высшего общества, когда-то учил тому-же их бабушек и дедов.
Благородное Собрание обыкновенно открывается 20 Ноября, или блестящим балом 6 Декабря в день тезоименитства Императора и закрывается денным балом в Субботу на масляной недель; туч вы можете видеть всех Московских красавиц и невест в полном блеск их настоящей красоты, при дневном свете и лучах уже весеннего солнца. Конечно, случается, что на денном бал, вы многих не узнаете, если встречали их только вечером.
Часто девушка, которой цвет лица казался так привлекательным при благоприятном свете люстр и бальных огней, покажется вам бледна и желта чрезмерно; что же делать? Зато сколько встретите вы тут красавиц таких, которые не побоятся явиться на бале днем и тогда, когда бы светило не одно, а три солнца, и сколько лиц, найдете в Субботу, столько же увлекательным, прекрасных, какими вы привыкли встречать их, в продолжении целой зимы.
Маскарады Благородного Собрания разнообразны и даже очаровательны. Съезд на них бывает в 11-ть часов вечера, иногда и позже. Огромная зала горит яркими огнями, которые отражаясь играют на её светлых мраморных колоннах; на хорах стройный оркестр, гремит польской, тот долгий, восхитительный польский, когда мимо вас таинственные маски мелькают как легкие, воздушные тени, мистифицируя всеми возможными способами; подойдет черное домино; миленькая ручка, маленькая ножка, сверкающие глаза как два чистые алмаза, блестят из под маски; она скажет вам несколько слов и исчезнет в толпе, заставив вас задуматься, вспомнить былое, иногда приятное, иногда слишком горестное; вы спешите за ней, но толпа зевак, наблюдателей в черных фраках, с двойными и одинокими лорнетами, уже отделила вас от нее и быть может навсегда.
Но между тем, если в толп шумной и разнообразной, вы ходите без всякой мысли, без всякой цели; если вы уже ничего не ищете в жизни, потому что или все потеряли, или не надеетесь в ней ничего найти, то вы скоро соскучитесь там, где кажется живет одно веселье; звуки стройного оркестра покажутся вам погребальными напевами, красавицы — однообразными фигурами, выходящими из могилы, щеголи и красавцы — выдвижными куклами на механическом театр превращений. Если вы уже разочарованы жизнью говорю, то приехавши в маскарад, будьте хоть маленьким наблюдателем; это вам доставит по крайней мер удовольствие, горько улыбнуться на людей, взглянув на их пошлые лица, жалкие страсти и глупые расчеты, отражающиеся более, нежели где нибудь, в маскарад.
Вот спускается, со ступенек в залу, широкое атласное домино, совершенно закутывающее собою стан высокой женщины; но и сквозь это домино, проглядывают прекрасные, роскошные форта, стройная, величественная талия; маска остановилась на ступеньках и гордо обвела своим лорнетом всю залу. Это молодая аристократка, она с другою — своею приятельницею, при ней никогда не замечаемою вами….
Вот посмотрите, молодой человек благородной наружности! голова его причесана просто и с первого взгляда видно, что он на это занятие не употребляет целых часов и не думает что подбирание волоска к волоску, красит мужчину. Он скучен; он любит истинно прекрасно-образованную, молодую девушку, но она бедна и не знатного происхождения, а молодой человек богат и старинного княжеского рода; его загрызет вся родня, если Он вздумает не только жениться на этой девушке, но даже много говорить и танцевать с нею в обществ; он любуется ею издали, а она в это время стоит в задумчивости у колонны, равнодушно смотрит на пеструю, веселую толпу и только легким наклонением головы, отвечает на пошлые фразы отъявленного франта, который, говоря вздор, по глупости не замечает, что похищает у бедной девушки драгоценные минуты, когда она может свободно глядеть на того, кого любит, и мечтать без боязни, что ей заметят её рассеяние.
Отвечая машинально франту, она все смотрит в сторону. Наконец к ней подходит князь; тут она совсем другая; легкая улыбка является на розовых её губках, щечки её покрываются тихим румянцем, светлые голубые глаза, становятся еще страстнее, живее, и говорят лучше всякого языка: я люблю, я бы умела тебя любить и сделать счастливым! Она говорит с князем умно, непринужденно, слова её очень обыкновенны, но видно, что она довольна собою и счастлива.
Франт поправляет свою прическу и скрывается в толп…. заиграли кадрили, подойдемте к ним! Как бы умственною чертою, бывает иногда разделена зала Собрания, в отношении её народонаселения во время маскарада. В левом углу залы, обыкновенно собирается высшее общество; тут вы всегда встретите благородные, бледные, гордые и привлекательные лица наших аристократок, с их важною осанкою, гибкою талиею, с их убийственно-равнодушными взглядами для тех, кого он не хотят заметить; около них толпятся, увиваются наши Московские львы, Европейцы, Адъютанты и Гвардейцы, молодые денди, недавно надевшие галстуки, а между тем, имеющие уже сильное покушение на отращение бороды и усов, люди явившиеся в свою очередь, сменить на бале тридцати-летних юношей, прошаркавших уже более десяти, лет на паркет, уже истративших множество пустых и страдальческих вздохов и великое количество лайковых перчаток, оставивших часто для жизни, только одну жалкую пустоту в кармана и сердце.
Но не печальтесь вы, тридцатилетние мужи! На свете все суета и всяческая, суета! Этих юношей в свою очередь также заменит новое поколение, они также останусь-с одними прошедшими вздохами, карманною и сердечною пустотою, если балы и маскарады будут считать, не средством для рассеяния, а целью жизни.
Перейдемте теперь на правую. сторону залы, ближе к оркестру: здесь поражает, вас пестрота дамских и мужских нарядов; здесь вы видите веселые, довольные собою лица и фраки темно-малинового цвета, украшенные, металлическими пуговицами, цветные жилеты и панталоны, разнородные галстуки с отчаянными уздами, удивительные бакенбарды; желтые, голубые, зеленые, пунцовые, полосатые, клетчатые платья, громадные чепцы и токи, свежие здоровья, круглые, румяные лица, плоские вздернутые, к верху носики, маленькие ножки и толстые, пухлые ноги, от которых лопаются атласные башмаки, большие, непропорциональные, даже непозволительные груди.
На этой стороне дамы и кавалеры — большею частью, особенного устройства; здесь собрано почти все то, что набегает зимою на Москву из губерний; оно перемыкано с женами докторов и чиновников, занимающих положительные, выгодные и не то, чтобы значительные, но состоящие в 8-м и 7-м класса, места.
Тут большею частью суетятся студенты, армейские офицеры и танцующие чиновники из разных присутственных мест; все они также с лорнетами, которые впрочем прячут при появлении своих начальников. Посмотрите, как неловко делает соло заседатель какого-то суда, в больших башмаках на толстой подошве: он боится что, того и гляди, к кадрили подойдет начальник и увидит его преспокойно танцующего, тогда как сегодня же утром, он его исправно погонял за какое-то дело.
Его визави, составляет также чиновник — одетый порядочно, в чистых хотя и широких перчатках; тот сконфузился и вдруг перестал даже строить комплименты своей даме, от-того что недалеко от себя увидал какого-то почтенного старичка, которому он сегодня оказал довольно важную услугу в своем присутственном месте. Кажется чего бы ему стыдиться; неужели совестно оказывать услуги; услуга кажется доброе дело? Но как можно, чтоб человек, существо слабое, разгадывал все изгибы человеческого сердца, все сокровенные тайны его души, и неужели вы хотите, чтоб я в коротеньком моем с вами разговор, мог высказать все то, что думают и делают люди?…
Взгляните на эту барыню, подле которой сидит толстая, белокурая её дочка прохлаждая себя веером; как злобно смотрят он на хорошенькую дочь одного профессора, подающую руку, какому-то пехотному майору с крестиками. Майор этот низенького роста, еще довольно молод, не дурен собой, хоть лице у него какого-то красновато-бронзового цвета; он, злодей, пригласил на кадриль белокурую барышню. И спустя несколько минут, подошел извиниться, что не может танцевать, говоря: Jai perdu mon vis-а-vis, а теперь вон скачет себе с этою миленькою брюнеткою, преважно потряхивает своими густыми эполетами и ухом не ведет, что белокурая на него так сильно злобится.
Недалеко от этого майора, танцует молоденький, здоровенький, красненький студент с молодою полною дамою, такою же красною как он сам. Они беспрестанно, что-то между собою говорят; разговор их оживлен, и здоровенький студент, почти не выпускает из руки, ручку своей дамы. Кто знает, быт может они в это время и жмет ей ручку? а между тем, вдали от кадрили, стоит тощая, высокая фигура в черном домино, это муж-ревнивец; он не спускает глаз с своей хорошенькой, здоровенькой жены и в мучительном припадке ревности, теряется в размышлениях, что за удовольствие жене, всегда танцевать с этим, как он выражается мальчишкою, и от чего это, когда бы он не уезжал и не возвращался домой, вечно встречает он в своем глухом переулке, это несносное для него здоровое и веселое лицо студента?
Потом взгляните, сколько радостных, беззаботных лиц, которые болтают, двигаются, улыбаются, шумят и веселятся от души, довольные собою, думая, что на них одних обращено все внимание маскарада!– Повторяю, если вы здесь без всякой цели и хотите одного рассеяния, оставайтесь на правой сторон залы! вы тут более увидите веселых и счастливых людей; до них еще не дошли, из левого угла залы, мысли и взгляды на вещи; у них страсти не исполинские, желания маленькие — не колоссальные, следовательно, имеющие на счастие их жизни, одно только маленькое, крошечное влияние.
Общество составляющее балы и маскарады Купеческого Собрания, почти одно и тоже которое описано мною вкратце, на правой сторон залы Благородного Собрания; но тут оно перемешано между купеческими семействами, встречающимися с средним кругом дворянства, единственно только в своем Собрании. Если бы это соединение было чаще, то образование купеческих деток, в особенности дочерей, пошло бы гораздо быстрое.
Купеческие дочери, на бал и в маскарад, обыкновенно очень молчаливы; замужние — почти неприступны для разговора, позволяя однако ж приглашать себя в молчании двигаться под музыку. Здесь вы увидите богатые наряды, во всем блеск их безвкусия. Часто головки, молоденьких купеческих дочек, горят бриллиантинами и привлекают лакомые взоры военных и статских женихов, — нередко нарочно посещающих Купеческое Собрание для того, чтоб повысмотреть себе суженую при убеждении, что красота душевная и телесная, хоть вещи и весьма хорошие, но все что-то не совсем хороши в нынешнем век, без порядочного прилагательного. В купеческих семействах, вы встретите очень миленькие лица, но не удивляйтесь, если иногда на приглашение танцовать, вам ответят; нет-с не хочу, дайте простыть.
Здесь когда жарко, то прохлаждают себя не веером а платочком; мужчины лишены шляп, военные даже оружия. Пожилые купчихи на бале, добровольно лишают и себя языка и движения, довольствуясь одним приятным наблюдением взорами за своими деточками, подбегающими к ним после каждой кадрили. Маменьки обыкновенно балуют их конфетами, привозимыми с собою в больших носовых платках; я даже видел, как одна кормила свою дочку пастилою, привезенною в платке из дома.
Где вы здесь достали пастилы? спросил я ее, как давний знакомый. “С собою привезла батюшка; нельзя же, надобно ведь горло промочить, здесь ничего не добьешься; мой Сидор Семеныч уйдет да сядет себе играть в свой пикет, а до нас ему и дела нет.” Помилуйте, да на что же мы? “И, мой батюшка, это по вашему, а у нас этого не водится; как можно, чтобы затруднять встрешного и поперешного покупкою девушкам лакомства.” Да за чем же вы даете пастилу Елень Сидоровн? теперь так жарко, ее замучит жажда; ей бы надобно было чего нибудь прохладительного. “Нет, я сильно как разопрела, ответила мне дочка, я начала махать на себя платком. “Алёнушка сядь!” сказала ей матушка. “И, маменька! я нисколько еще не уморилась, не люблю сидеть,”– и схватив в рот огромный кусок пастилы, завертелась в вальса, с подлетавшим к ней каким-то мужчиною с большими бакенбардами, в мундира с петлицами, со шпорами, но без эполет.
Маскарады Немецкого Клуба, посещаются преимущественно семействами Немцев, иностранцами других наций, принадлежащих к ремесленному классу, семействами мелких учителей, актерами и актрисами. В этих маскарадах, существует разгульная, непринужденная веселость; здесь на туалет нет большой взыскательности, и молоденькие Немочки, а иногда и старушки, преспокойно попрыгивают контр-дансы в простых беленьких платьицах, часто без всяких украшений.
Между ними попадаются и Русские дамы в амазонках, бержерках и наряженные кормилицами; эти дамы снимают свои маски уже тогда, когда старшины Клуба порядочно наужинаются и ко входу их сделаются несколько благосклоннее, а до того времени им угрожает злобное Немецкое Beraus. Мужчины среднего крута также, посещают маскарады Клуба, чтоб поволочиться за Немочками и за этими Русскими дамами, которые так боятся непоужинавших Немцев; они нередко также, подвергаются грозному Beraus за свои шалости, смотря, по роду преступления, их иногда выводят с музыкою.– Немцы величайшим для себя оскорблением считают, когда Русские шалуны, вмешавшись в их танцы, начинают делать различные фарсы и антр-ша.
Русские обыкновенно выбирают для таких проделок, замечательно безобразных дам и составляют между собою, особую кадриль из кривых, горбатых, слишком долговязых или слишком коротеньких Немок; толпа тотчас окружает эти карикатурные кадрили и. Немецкие старшины ждут, как вороны крови, случая, чтоб уничтожить дерзких возмутителей их спокойных пирушек. Они обыкновенно, завидев в кадрили такого рода, называют их ein Glandal и горе дерзновенному, распространившему свои антр-ша за границы приличия и Немецкого терпения, если он не знает ни одного полновесного Немца, который бы за него вступился, то изгнание его неизбежно.
Маскарады Немецкого Клуба, под Новый год и в Субботу на масляной, который начинается почти тотчас после денного бала Благородного Собрания, бывают так многолюдны, что в них съезжается посетителей до 9,000 человек. Я однажды рассказывал об этом в провинции,– мне не поверили. Я не ожидал от вас, сказал мне тихо, один из собеседников, чтоб вы были такой насмешник; за чем вы так дурачите нашего брата? 9,000 людей — это целый город; нас не всегда можно морочить, ведь и мы уже прочли Ревизора!… Я мог уверять, сколько мне было угодно, что не имел никакого намерения их дурачить, но мне не поверили,– и одна дама умнее и образованнее других сказала: “Ну признайтесь, вы прибавили красное словцо, говоря о своем любимом городе?”
Для этих огромных маскарадов, равно для маскарадов, даваемых в полезу бедных Французов и Немцев, продолжал я, Благородное Собрание, уступает свои красивые залы; они соединяются, посредством лестницы, с залами Немецкого Клуба, находящимися в одном я том же доме, и наполняются посетителями. В это время, играет несколько оркестров вокальной и инструментальной музыки и поют песельники. В малой зале Благородного Собрания, собирается три раза ужинный стол и в это время, одних ужинающих в Клуб, бывает до 4,000 человек! “Уж подлинно дистанция огромного размера; в ней и балы-то какие-то чудовищные, о сказал уездный судья, оскаливши свои зубы, и потирая свое толстое брюхо.
С наступлением 2 недели великого поста, в Москве начинаются концерты; они даются в зал Благородного Собрания, в залах Немецкого и Купеческого Клуба а также и в театр? артистами, состоящими при Императорском Московском театр и многими другими, приезжающими в Москву на время. Но как здесь очень мало истинных любителей музыки, то концерты довольно лениво посещаются теми же людьми, которых вы видели в маскарадах и которые приезжают для того только, чтоб как говорится: людей посмотреть и себя показать.