Царицыно.
Москва — ядро исторической жизни русского государства — колыбель истинно-государственной мысли, и вместе с тел город воспоминаний,– и не только сам город обилен ими, но и все окрестные местности, кототорые как бы дополняют пробелы истории, наглядно и красноречиво свидетельствуя о быте наших предков. Во многих загородных дачах, за любой из московских застав, находятся еще неостылые следы широкой жизни русских бояр, поселявшихся близ Москвы на жалованных им царями землях, за верную службу; жаль, что многия из этих дач ныне забыты и стоят в запустении, под меланхоличною сению дерев, со всей былою роскошью и богатством, которым наполнены старинные, барские хоромы их. Только со времен Петра I бояре начали устроивать себе подмосковные приюты для летнего времени, а прежде живали они в своих дальних отчинах или в самой Москве, в своих обширных хоромах, окруженных тенистыми рощами и ягодными садами, заключавшими в себе и полосатые огороды, и луга для сенокоса, и пруды с саженою рыбою и островками на них; одним словом: там было всякое приволье и угодье.
К числу жалованных загородных дач принадлежит и Царицыно; не только само оно, но и близлежащия урочища производят на душу особого рода впечатление угрюмой красотой запустения и роскошью природы, отчасти измененной искусством: таковы Коломенское, в котором, как полагают, родился Великий Петр и дочь его Елисавета, Цареборисово, памятник Бориса Годунова, Перервинской Николаевской монастырь {Он расположен недалеко от изгиба Москвы реки, на возвышенном, красивом месте, откуда видна туманная панорама Москвы; по древнему преданию и по самому знаменованию слова перерва, Москва река текла прежде близь самого монастыря, но прервалась и пошла другой дорогою. Неизвестно, кем основан монастырь; по преданиям видно, что он прежде назывался Никола старый; в летописях упоминается только о находившемся близ Москвы Николаевском монастыре, в который сослан был Грозным св. Филипп митрополит. До 20-х годов на Перерве находилась московская семинария.}, против Коломенского и пр. Местность, называемая Царицыным, подарена была молдавскому господарю князю Димитрию Кантемиру Петром I, в числе богатых поместьев и сел, которыми наградил царь нового слугу своего, за доблестную его службу. Князь Димитрий в новом отечестве своем, в России, основал на этой даче летнее местопребывание свое, построил на ней большие брусяные хоромы {Они устроены были со всею причудливою барскою обстановкою: с мыльнею (банею), медушами, (погребами), лазнями (подвалами) и пр.} и предался там в мире и в тишине влечению страсти своей к наукам, за что он снискал любовь, дружбу и уважение монарха. Там и сын его, Антиох, один из первых русских поэтов, известный остроумный сатирик, занявший почетное место в истории нашей литературы, получил первоначальное образование.
Императрица Екатерина II, быв в Москве во время коронации своей (в 1763 г.), среди празднеств и торжеств, посещала только ближния окрестности её, села: Покровское, Измайлово и Семеновское; в 1767 году она прибыла в Москву тоже к знаменательному событию; там ожидали ее депутаты из всех окраин России, от Ледовитого и Каспийского морей, камчадалы, вотяки, тунгусы, луговые народы и прочие, созванные для объявления уготованного им и всему государству блага, для заседаний вместе с вельможами, для уяснения и получения новозданного Наказа, которым даны были всем званиям и состояниям разные права и преимущества {Эти депутаты носили на груди своей особенные вычеканенные медали и имели особого своего представителя, маршала.}. Кончив это важное занятие, государыня, во время отдохновения своего, отправилась наблюдательно осмотреть московския окрестности. Сперва была она в Коломенском, потом поехала в Цареборисовку, любовалась там неоглядною колыхающеюся зыбью обширного пруда с прекрасно устроенною плотиною и небольшим, уютным, скромным дворцом; оттуда, за три версты, внезапно увидала она сиявший в солнечных лучах далекий крест на церкви Кантемирова села, задвинутого лесами; оно поразило ее своею мрачно-прекрасною декорациею — и в душе её возникла мысль: приобрести эту дачу, сделаться московскою помещицею, иметь здесь свое, Царское село и назвать его Царицыным.
Возвратясь в Петербург, она поручила приближенным своим уговорить наследников Кантемира — продать ей это село, на что и получила от них полное согласие.
На другой год покупки Царицына, Екатерина (в 1775 г.) отправилась весною из Петербурга в Москву праздновать славный мир, заключенный Румянцевым с турками при Кучук-Кайнарджи; пока делались приготовления к большим торжествам, она совершила пешеходное путешествие в Троицкую лавру, с большою свитою, для поклонения мощам Преп. Сергия {Это путешествие представляло чудное зрелище: по совершении нескольких верст пешком, все возвращались в экипажах назад, где ожидал их роскошный обед; на другой день приезжали опять к тому месту, с которого воротились, чтобы следовать далее.}. Возвратясь оттуда, она посетила Коломенское, Всесвятское {Екатерина, до парадного въезда своего в Москву, подобно императрицам Анне и Елисавете, останавливалась в селе Всесвятском и другого помещения со стороны Петербурга тогда еще не было. Петровский подъездный дворец, по повелению её, начал строиться в 1776 г. архитектором Козаковым; на месте его была большая поляна, засеянная репою.}, Воробьевы горы, на которых также существовал деревянный дворец её,– и потом вздумала посмотреть на свое новое хозяйство в Царицыне, где приготовлялся для неё сельский праздник и где происходила постройка дворца еще по прежнему его плану. И вот, в назначенный день, потянулся туда огромный поезд приглашенных гостей в высоких, грузных, разнообразных каретах, по тогдашней моде, с крыльцами по бокам; иные из них были с зеркальными стенами, и стекла в них сверкали цельные с фацетами; иные экипажи уподоблялись вееру и были на низких колесах; другие баре и царедворцы двигались в тяжелых берлинах и в осьмистекольных раскидных лойдо, в которых виднелись напудреные головы именитых особ; не смотря на дальнюю и летнюю поездку, гости разодеты были, из приличия и уважения к царственной хозяйке, в атласные и бархатные камзолы и кафтаны, унизанные блестками. В других сквозных каретах, запряженных цугами, виднелись дамы,– роскошно одетые в глазетовые длиннохвостые робронты, в пышные полонезы с прорезами на боку, в фижмы или в бочки, на подобие распущенных зонтов,– с высокими флеровыми наколками на голове, с пуклями, называемыми палисадниками и беседками, с символическими мушками на лице.
Сзади карет стояли лакеи-гайдуки, одетые турками, альбанцами, сербами, черкесами, гусарами, егерями, и природные арапы в пунцовых чалмах. Карета императрицы запряжена была осьмериком кровных, статных лошадей, головы которых убраны были кокардами; на ремнях карсты сидели пажи; вокруг же экипажа двигались тяжелые кирасиры в белых мундирах, на вороных лошадях, сверкая серебряными кирасами своими, а сзади галопировали легкие уланы с цветными флюгерами на пиках {Екатерина редко показывалась народу, но когда выезжала куда нибудь, то с большою пышностию и с конвоем, состоявшим большею частию из отрада кавалергардов-телохраннтелей, заменивших лейб-компанцев императрицы Елисаветы.}. Усатые кучера и форрейторы, тоже напудреные, с длинными косами и бичами, в треугольных шляпах; прыткие скороходы (их называли еще бегунами-скоробежками) в шелковых куртках, в бархатных шапочках с кистями и страусовыми перьями, с наколкою лент на рукавах и на коленках, подпиравшиеся длинными булавами и делавшие широкие, размашистые скачки; народ, почти вовсю дорогу стоявший шпалерами и восторженно кричавший: ура!– все это зрелище производило необыкновенное впечатление.
В Царицыне императрицу ожидал роскошный полдник; в это время там на лугах происходил сенокос, представлявший настоящий дивертисеман: множество мужиков, рослых, красивых парней, в белых косоворотых рубахах с красными ластовицами, в поярковых шляпах с павлиньими перьями, дружно, под звуки закатной песни, размахивало светлыми полосами кос своих; а бабы и девки, в цветных понявах и в кумачных сарафанах, в киках с дробницами из стекляруса, сгребали сено. Государыня с приближенными своими сидела на душистом сене и с удовольствием смотрела на это зрелище. По окончании работы, трудившимся приготовлено было обильное угощение, состоявшее из вина, густой бархатной браги, из груды калачей и витушек, из сусликов-пряников с позолотою, маковой избоины и разных сочных ягод. Там приготовлены были для них и высоко взмахивавшия, скрипучия колыхалки (качели), на которых поселяне потешались с гудками, самодельными дудками и свиристелками. Императрица со всею своею блестящею свитою прохаживалась по царицынским садам, осматривая свое возникающее хозяйство, и уже поздно вечером отправилась в обратный путь в Москву. По этой дороге стояли иллюминованные версты и арки, и пылали смоляные бочки, далеко отбрасывавшия зарево свое…
На прилагаемом рисунке изображен общий вид царицынского дворца, моста и церкви, снятый с натуры по нашему заказу, рисованный на дереве г. Шпаком выгравированный г. Вейерманом.
Императрица Екатерина любила в зданиях готическо-мавританский стиль; вследствие этого, приказала она славному в то время архитектору Бажанову представить себе план, для выстройки в Царицыне дворца. Бажанов, согласуясь с её вкусом, представил ей план и фасад такового дворца; она нашла его прекрасным, только убавила в фасаде величину окон и ширину лестниц. Вскоре после этого, как-будто по манию волшебного жезла, начал выростать царицынский дворец, и с ним вся тамошняя местность стала преобразовываться. Работа кипела; вместе с дворцом созидались галлереи, оперный дом, мосты, ворота, все каменной постройки, в больших размерах, все в готическом вкусе, дивно прекрасной архитектуры; но зависть (эта, как говорят, косоокая мачиха талантов) не допустила достроиться дворцу по плану Бажанова; некоторые приближенные к императрице нашли в нем много недостатков, и вследствие этого дворец, близкий уже к концу постройки, велено было сломать до основания и на его месте построить, или лучше сказать: недостроит нынешний, представляющий какую-то странную смесь древнейшего зодчества с новым {Сохранился-ли план дворца, проэктированный Бажановым для потомства, не поглощен-ли и он временем?… жаль!…}… Какой-то неизвестный, подставной архитектор, преемник Бажанова, отступил от прежнего, мавританского готического стиля и воздвиг какое-то неопределенное здание, более похожее на громадную темницу или сказочный очарованный замок Черномора, описанный Пушкиным. Разница во вкусах и таланте обоих архитекторов особенно заметна — если существующий дворец сравнить с мостом и с некоторыми другими зданиями, оставленными в прежнем виде, по плану Бажанова. Не только архитектору-специалисту, но и всякому человеку, обладающему эстетическим вкусом, с первого взгляда легко отличить их от ныне-видимого дворца, легко оценить талант первоначального зодчего, признанного первоклассным в Европе, проэкт которого для лестницы в капитолий до сих пор показывают в Риме любознательным путешественникам.
Есть предание, что фасад нового дворца произвел неприятное впечатление на государыню, и потому он остался недостроенным; вероятно потому она и охладела к своему новому поместью.
При начале постройки прежнего дворца проведена была из Коломенского к Царицыну прямая, широкая, укатанная дорога, обрамленная аллеею из березок (на две версты) и окруженная непроницаемыми дебрями лесов: но по смерти Екатерины эту дорогу перестали поддерживать и так запустили, что по ней трудно было пробраться и пешеходу, вследствие разрушения мостов, некогда прочных, твердых и фигурно-красивых,– и потому в Царицыно стали ездить из Москвы по старой каширской дороге, но она однообразна. С приближением к Царыцину, является странная игра оптики: сквозь зеленую сетку лесов виднеются черные, высокия башни с таковыми же верхами и шпицами по бокам; но чем ближе подъезжаешь к нему, тем мрачнее, суровее и насупленнее кажется оно: крыша дворца-замка, также черная и мрачная, представляется подобною крыше гробницы, окруженной католическими монахами, кармелитами, францисканами или капуцинами, безмолвно недвижно стоящими около неё, в нахлобученных на глаза шапках, с потухшими траурными факелами в руках. Но когда въезжаешь в самые пределы Царицына на растилающийся, пестреющий цветами и зеленью луг, заменяющий красный двор, когда вступаешь на этот волнистый, самородный бархат — декорация переменяется, являются новые картины: разбросанные там и сям домики, изящно планированные, сады в английском вкусе, с широкими густолиственными аллеями. Но саду разбегаются лабиринтные дорожки, и по ним, если угодно, можно прогуливаться не возвращаясь на следы свои; обширные, полноводные пруды с перекатными волнами, на которых колыхаются шлюбки, разноцветные ботики и утлые лодочки,– еще более оживляют эту местность. Все пруды впадают один в другой; проточная вода в них чиста и прозрачна, как хрусталь, потому что они соединены из двух бойких, быстрых речек. Пруды называются: Ореховский, Лазаревский, Верхний Хохловский, Шапиловский и Цареборисовский; на двух последних устроены мельницы, за ними опять журчат шумят непроглядные рощи. В саду встречается красивый каменный мост, соединяющий два берега, букетные островки, фигурные купальни {Одна из них, роскошная, выстроена на месте разобранных Кантемировых хором.} в виде затейливых игрушечных павильонов и уединенная галлерея, называемая храмом меланхолии. Там есть и другой сад, фруктовый, с прекрасными оранжереями (в начале текущего столетия в нем ежегодно продавалось фруктов на 8 тысяч рублей). Зелень в саду подобрана с особым искусством; в одной из аллей есть скромная беседка, называемая Кантемировою. Там несколько беседок устроены в таком виде, что приезжавшие туда для гулянья могли располагаться в них даже некоторым хозяйством; при каждой из них находилась небольшая кухня. Лучшая из беседок в Царицыне есть Миловида, она стоит на горе и будто царствует над всею тамошнею местностию; сквозная арка её, составляющая залу, украшена разными мраморными бюстами. Мпловидою назвала ее сама Екатерина; есть предание, что императрица смотрела отсюда на солнечный восход. Действительно, вид из этой беседки поразительно хорош: полноводные пруды, масса лесов, задвигающая своими зыбкими стенами всю окрестность, змейки-дорожки, вьющияся по саду — все это представляет прекрасную панораму. Кроме Миловиды, там есть замечательные, но устройству своему, беседки: Хижина и Езопка, названные так П. С. Балуевым, бывшим начальником дворцов и садов в Москве, в начале текущего столетия. Он дал прозвища даже многим дорожкам и аллеям, например: глухую аллею назвал он Нестеровой. Беседка Езопка сделана из березовых бревен с корою, весьма оригинально; иные, по внутренней темноте её, называли ее разбойничим вертепом.
Все это устроивалось постепенно, при жизни Екатерины и после царствования её.
Но смерти императрицы, до вступления в управление Царицыным П. С. Балуева, оно было в забвении: пруды там стали затягиваться тиною, дорожки поросли травою, беседки мохом, все опустело и как бы приуныло; но при этом новом начальнике, оно опять явилось в полном блеске оригинальной красоты своей {В начале текущего столетия.}. П. С. живал в Царицыне летом с своим семейством и неоднократно угощал там бывшего главнокомандующего Москвы Ал. Андр. Беклешова сельским обедом и приятною прогулкою; чтимый гость езжал от самого дома, занимаемого Балуевым, в сад, на разукрашенной шлюбке. Его сопровождали другия шлюбки с музыкантами, песенниками и гребцами-молодцами {Тогда начальники Москвы живали летом в Петровском дворце и в Коломенском.}. Тут живал и помощник Валуева, кн. Грузинский. По праздникам туда съезжалось множество московских жителей, особенно купцов, из замоскворецких гнезд своих; там, в разных местах сада, расположена была музыка. Там появились опять дивертисеманы, но не искуственные, каковые бывают на театральных подмостках, а настоящие — составленные из поселян обоего пола, собиравшихся туда в свободные гулевые дни из всех окрестных деревень. Крестьяне веселыми группами расхаживали по саду и пели раздольные русския песни, но не под фырканье нынешней гармоники: тогда лихой запевало, в шапке, козырем вскинутой на одно ухо, выщипывал струнки на балалайке, с посвистом, с подтопыванием, с присядкою и подсадкою. На тамошних лугах составлялись и хороводы, но не такие, какие бывают ныне в подмосковных деревнях, где парни и игрицы только кружатся, чуть шевелясь на одном месте и поют горлодерные песни; нет, прежние старинные хороводы сопровождались соответствующими им играми, в которых есть своя идея, представляющая быт наших поселян: их радости и горе, их красные и черные дни во всех периодах жизни….
В то время, славившийся своим кулинарным искуством, француз Лекень, открыл в Царицыне ресторацию; там был и русский трактир, помещавшийся в одной из дворцовых развалин.
В настоящее время Царицыно сблизилось, почти сплотилась с Москвою, благодаря железной дороге; современный быт его и обстановку может видеть всякий желающий и сравнить его с историческим прошедшим. Иной век, иные нравы….
С. Любецкий.
“Нива”, №№ 1–2, 1870