Лукомский Георгий Крескентьевич
“Аполлон”, № 5, 1909
Художественная жизнь Москвы
Выставки, театральные постановки, балы, кабаре, лекции, посвященные пластическим искусствам, богатейшиеиздания и уличные листки, грандиозные новые доходные дома, выдержанные, стильные особняки, панно и фрески в ресторанных залах, огромные плакаты кинематографов и стилизованные рекламы магазинов…
А все вместе совсем не убеждает в том, что мы возвращаемся к забытому культу красоты, что нам “н_у_ж_н_о” искусство, не показывает интереса и уважения у публики к художнику, к его работе, его жизни! Развитие искусства идет помимо общественного, тем более государственного попечения. Творчество большинства художников — вне приложения, вне спокойной уверенности в том, что труды их “понадобятся”. Даже более изысканный спрос на изделия мастерских Строгановского училища, “Муравы”, “Талашкина”, “Абрамцева”, Московского кустарного склада — капля в море по сравнению с равнодушным потреблением фабрикуемого уродства.
Как мало людей (имеющих все данные, обладающих всеми средствами) заботятся о действительно красивом в жизни. В лучшем случае, внешняя красивость — и сойдет.
Много анализа, но нет стремления к “созиданию”, нет стиля, нет “картинности” жизни. И особенно мало реагируют на искусства пластическиевысшие классы общества. “Выставочная публика” на половину состоит из учащихся, на половину из специалистов. И сколько дворцов, особняков, богатых квартир, населенных претендующими на обладание изысканным вкусом и наполняющими комнаты самым вульгарным “художеством”!
Старина мало им известна, современное искусство — чуждо.
И эта пропасть между публикой и художниками, главным образом, велика как раз в той области, где было еще не так давно стремление к любовному сближению с творцами, было проявлено к ним столько уважения и доверия.
За границей культурная психология людей спасает до некоторой степени искусство от полного упадка; самоутверждение, самомнение, вместе с национальным тщеславием, поддерживают любовь к старине, помогают развитию новых течений.
Изучение больше всего самих себя — замкнутость, противоположная нашему космополитическому умению проникнуться духом всех стилей и всех эпох,– это бодрое отвоевывание прав на преобладание своего искусства (посмотреть только, какая борьба идет сейчас у немцев с французами, споры о присвоении себе начал готики, закончившиеся только исследованиями Шуази, доказавшими, что первоисточники этого стиля занесены из Сирии и Персии крестоносцами) так противоположно нашему постоянному самобичеванию, нашей неудовлетворенности, требовательности выше всяких мер. В России нет терпимости к новому слову, начинанию; нет поддержки — ни в материальном, ни в нравственном отношениях; выискивание мелочей, бездарные придирки создают отрицательное отношение даже к признанным за границею русским достижениям. А к этому еще присоединяется поголовная вздорность какого-то традиционного понятия “бомонда”, что иностранное искусство и в наше время неизмеримо выше русского. Тут нужна какая-то всеобщая перестройка жизни, нужен какой-то очень сильный толчок, чтобы сбить сразу всю эту закоснелость предрассудков; нужна и долгая работа по воспитанию массы, и особенно в её аристократической части.
Однако, в московской художественной жизни дело обстоит, пожалуй, благоприятнее, нежели в других городах.
Выделяются имена крупных меценатов, создававших и создающих вокруг себя небольшие кружки, и выходит из них не мало очень даровитых художников. Но искусство неизбежно отражает общую заброшенность культа красоты. Быть может, здесь нужен совсем иной подход? Совсем иной — чтобы указать людям те переживания, на которые они не способны по своей слабости, чтобы увлечь их в “чудесный сад”, заглянув в который они поняли бы, какою уродливою жизнью живут?
И не нужно убеждения “от противного”. Метод Т. Heine — укор, насмешка, сатира — не тронет самоуверенную толпу (№ “Сатирикона” “О пошлости”). Чтобы люди смогли усвоить открываемое им красивое, нужно воспитание вкуса,– а это дает традиция, и только на основе завещанного нам веками достояния надо строить новое искусство. Да будет этот антиреволюционный — “аполлонический” принцип нашим лозунгом. Стремление к ретроспективности давно уже заметно в кругу наиболее талантливых и “спокойно” передовых художников. И этот поворот к изучению и совсем особому перевоплощению старины привлекает многих приверженцев.
Все больше и больше на наших выставках опытов, в которых за отправную точку избраны — искусства предыдущих эпох, от архаической (Бакст, Коненков) до недавно-минувших (романтический пейзаж на выставке Московского Т-ваХудожников в этом году).
В центре новых течений остаются все те же бодро и уверенно идущие вперед в своем развитии художники “Союза” (о, конечно, не все!), опирающиеся на заветы прошлого, признающие логикупреемственности Бакст, Бенуа,Лансере, Добужинский, Сомов, Рерих,Судейкин, Стеллецкий и др.– и постепенно увеличивается успех этой части художников. В нынешнем году наибольшее количество публики посетило именно “Союз”. Только самые молодые все еще не верят в необходимость для существования искусства общения публики с художником и отрицают всю историческую важность этой зависимости. И поэтому они не только не помогают своим старшим собратьямв деле развития и постепенного приручения “дикой” публики, но даже отпугивают — бедную, испорченную, не знающую, чему верить, толпу — приемами, ничего общего не имеющими с искусством, как его понимали до сих пор тысячелетия.
Сезон московской художественной жизни, определяющийся небольшим периодом — от Рождества до конца января — в этом году заключал тринадцать выставок. Из них три — “Союз”, “Товарищество” и “Передвижная” — очень большиепо количеству выставленных работ.
“Союз” расположился в помещении Литературно-Художественного кружка. Приветливо, уютно, но, к сожалению, совершенно не приспособлено для выставки. Популярность этого помещения, однако, содействовала успеху “Союза”. Залы кружка помнят исторические рефераты и еще более “исторические” прения. Здесь же перебывало столько разных юбилеев и торжественных чествований. И — публика толпой шла на выставку, разместившуюся, как довелось, в ей знакомом и дорогом “кружке”.
Петербургу, да и вообще художественной публике, большая часть картин знакома по выставкам “Салона” и “Союза” 1909 г. Из нового материала — только работы петербуржцев (за исключением очень немногих) представляют выдающийся интерес.
Некоторые художники представлены очень полно (Бенуа, Добужинский,Юон, Серов) или даже выделены в отдельные комнаты (Рерих, Суриков).
Но если радуешься основному содержанию выставки — в её центре (Рерих — 64 №№, Бенуа, и др. петербуржцы “ретроспективисты” и такие москвичи, как — Серов, Юон),– то невольно удивляешься, к чему столько балласту в виде работ (“правой” стороны) москвичей-пейзажистов (кроме Крымова), изображающих все те же холмы да лесочки, почему так случайны работы “левой” стороны (Феофилактов) и почти вовсе нет отражения окружающего художников пейзажа города, “быта” мещанства и мира аристократизма, который можно и пора представлять, но, конечно, в таком же благородном художественном преображении, в каком изображает крестьянство — Б. Кустодиев. Исторический жанр: работы А. Бенуа, Сурикова,Иванова и А. Васнецова. Но Суриковдал только подготовительные наброски, Иванов — слишком близок во всех оттенках творчества своего к “передвижническому” пониманию, А. Васнецов — в этом году окончательно плох. Таким образом “Выход Императрицы Екатерины в Царском Селе” Александра Бенуа — единственная большая историческая “картина” на выставке.
Залы знаменитого растреллиевского дворца, увешанные картинами. Богатые карнизы, пилястры, наличники. Разукрашенная толпа притихла, и торжественно-величаво выступает Екатерина. Вдали — анфилада комнат… и столько блеска, столько красоты эпохи! Другая картина А. Бенуа– “Помещик в деревне”. Летний день, облачное небо, зеленые купы деревьев,трельяжные беседки, макушки церквей; в саду на песке детские колясочки, бабы работают в огороде. Сельская идиллия конца XVIII века: на террасе — прохладные тени; изнеженный, отдыхающий помещик забавляется с челядью. Тихая, лучистая поэзия барского бытия — и правдивость “художнически” переданного быта, и в этом отличие от неумелых в рисунке и безвкусных в выборе красок картин ,семидесятников’. Выставлены еще эскизы декораций А. Бенуа к “ПавильонуАрмиды”, из которых особенно хороша купольная ротонда,– пейзажи “Лугано”, на которых зеленые горы отражаются в зеркальных водах озера; “общие виды” приближаются по мастерству к Тёрнеровским. Еще — “Сорренто”, церковный “intérieur” в Бретани и чудесный архитектурный набросок церкви вКомпионе, выполненный с большим чувством красок и формы.
Театральные декорации: у Н. Рериханет больших холстов, как в прошлом году на “Салоне”, но художник представлен очень разносторонне. Здесь и декорационные постановки (“Князь Игорь”, “Псковитянка”, “Валкирия”), и архитектурные этюды, н пейзажи, и эскизы для мозаичных фресок и панно. Особенно красивы эскизы декораций: к “Князю Игорю” — струящиеся к небу испарения, внутренность палат; к “Псковитянке;” — “Шатер Иоанна Грозного” — малиновая завеса, за приподнятым краем которой виден чудесный бледно-зеленый холмистый пейзаж; к “Снегурочке” — морозная, звездная ночь, и в котловине — занесенная снегом, мерцающая огоньками сказочная деревушка. М. Добужинский представлен, главным образом, рисунками постановки “Месяца в деревне”. Декорация 2-го действия — “Пруды” — осуществлена на сцене иначе, “Диванная” одинаково великолепна и на рисунке, и в декорациях. Костюмы очень продуманы, строго документальны и тонко-красочны. Выставлены еще рисунки Добужинского к повести С. А. Ауслендера “Ночной принц”, для 1-го номера “Аполлона”, и несколько работ с прошлогодних выставок “Союза” и “Салона” (“Мост Tower”, “Провинция”, “У Чернышева моста” и др.).
И. Я. Билибин дал только работы для постановки “Золотого Петушка” на сцене театра Зимина в Москве.
В небольшом размере рисунки декораций пленяют строгою графичностью приема, фантастикой, ярко-цветною сказочностью. Костюмы, разнообразные по замыслу, радуют глаз красочными сочетаниями (Звездочет, Шемаханская царица).
Чтобы закончить о театральных постановках — несколько слов о Стеллецком, выставившем эскизы декораций к “ЦарюФеодору” (бывшие в “Салоне” 1909 г.), до сих пор не осуществленных. Райская красочность в сочетаниях бледно-голубого, матово-розового с остро-зеленым. Перспективные условности старинных икон и рисунков-лубков, крутыешашчатые крыши, площади широкие, петушки раззолоченные, деревья перистые– все вместе говорит об очень благородном понимании русского архитектурного пейзажа XVI–XVII веков.
А. Головин, С. Судейкинотсутствуют в этом году совсем; Бакстдал только “Античный ужас”, Врубеля– на выставке: “Ангел” и “Портрет”. Портреты: у К. Сомова портрет М.Кузмина — редкой нежности рисунка; автопортрет совсем строгий, но может быть несколько субъективно по сходству понятый, и — молодой девушки.
У В. Серова изумительный портрет Г-жи Олив — очень характерно понятый женский тип русского аристократизма; А. П. Павловой — интересный, как рисунок для плаката: на большом синем листе — силуэт стройной, несколько застывшей в позе и без легкости в полете, фигуры артистки; портреты Г-жиЦейтлин и св. кн. Ливен — выработанные с обычным для Серова мастерством и серьезностью работы. Б. Кустодиев выставил немного: “Портрет жены художника”, очень красивый по сочетанию белых березовых стволов с яркими цветами платка, “Модель” — показывающую в авторе опытного мастера обнаженного тела, и — интересно задуманных “Детей”.
Жаль, что нет работ того характера, который ставит Б. Кустодиева на первое место, как изобразителя крестьянского быта. Ведь до него только Рябушкинподходил так же художественно к этой опасной теме, но Кустодиев более современный мастер, и яркая румяная цветистость ярмарок, ларчиков,ситцев, хороводов, рябинок, острое умение передать наиболее типичный склад великорусского лица с бледными матовыми глазами, растерянным или ласковым взором, “топорность” фигур, жестов, плеч, рубах, подлинная типичность, — повторяю, — заставляет на него возлагатьбольшие надежды, как на изобразителяпростонародного быта. Много работ Л. О. Пастернака, несколько однообразных по приему. Нет его лучших женских или детских портретов. А такие большиевещи, как портрет Ключевского, ему плохо удаются.
К. Коровин — рваный, бурый в этом году. Портрет гр. Комаровскойзначительно проигрывает от подозрительной красочности. Я. Ционглинский со своими портретами — какое-то недоразумение на “Союзе”! “Индия”, “Сахара” даже не занятны по пятнам красок.
Портреты Дурнова — очень горячие, смелые. “Мальчик” и “Букет роз” — написаны с большим умением. Юрий Репин — еще очень не ровен.
Жанр бытовой на выставке — в работахЮона. У него большое умение отмечать интересность и национальность в чертах жизни — уличной, кабацкой, балаганной, ярмарочной или фешенебельной (“Дворянское Собрание” в прошлом году), с другой стороны — нет остроты и чуткого умения в передаче отдельных лиц: фигуры у него только как части толпы, как отдельные пятна на полотне, но в этом обобщении пейзажа с людьми — его особенность.
Очень интересна в нынешнем году “Ночь” Юона в желтых тонах газового освещения — черные силуэты людей. И если Кустодиев — певец красоты быта крестьянского, то Юон –изобразитель уездной мещанской жизни, пригородных кварталов, трактиров с резными петушками, вывесками.Суриков,– как я уже упоминал,– дал ряд неприятных подготовительных портретов к картинам. Незаметно пока, чтобы это было большим приобретением для “Союза”.
Малютин в нынешнем году — разбросанный; нет и “сказки” в его работах.
Intérieur’ы Средина слабее, чем в предыдущие годы, Линдеман — еще более под влиянием Cari Larson’а, а работы Луговской-Дягилевой– похожи на “intimités” Vuillard’а; перспективно очень не выработанные — они заключают, однако, некоторую интересность в умении передать пошловатость буржуазной обстановки.
Пейзаж — очень обилен на “Союзе”, но, к сожалению, только немногое побуждает к тому, чтобы сказать о нем подробнее.Остроумова-Лебедева дала несколько чудесных “деревянных гравюр” и большой пейзаж гуашью: “Парк”.Рылов, на этот раз несколько едкий, острый, и в своей, свинцовости’ случайный, как и Анисфельд, давший пейзажи очень нежные, но, как будто, из числа его давнишних работ.
Крымов возбуждает много толков. От приема нежно-дымчатого, анемичного, в своих крымских пейзажах — когда только роза горела на фоне белесоватых равнинных далей перейдя через старых голландцев, он идет прямо к Питеру Брегелю. В жесткой силуэтности деревьев, в смуглой румяности красочных пятен начинают проглядывать элементы живописи знаменитого “мужицкого” художника.
Но Крымову удается создать и настроение (да простится мне это слово) атмосферы — “трескучий” мороз, скрип полозьев, сгущенные клубы дыма (его прошлогодней “Зимы”) и теплый летний день в глинистых рыжих обрывах — все это передано очень талантливо и совсем особенными средствами. Пейзаж исторический — у Петровичева, видящего в сизой дымке “старинку” иконостасов, куполов, монастырских стен.
Многое — от “Рериха”. Есть иногда ненужность в синеве построек, а иконостасы мерцают не тем светом.
А. Васнецов дал очень плохой рисунок “реставрационной” деревянной Москвы и удивил “всю Москву” двумя большими пейзажами летнего дня с листвой покрасневшей кленовой ветки на первом плане.
Ю. Жуковский в своих пейзажах иногда бывает приятен (“Окно”), но есть все же какая то академическая “построенность” в его работах. И видно, художник не решается освободиться от неё. Однако, много знания, техники в передаче воздуха, отражений в вод и т. п.
Архипов передал чудесные малиново-дымчатые тона церквей, занесенных снегом. Переплетчиков по-прежнему безнадежно воспевает север, реки многоводные, “травы полевые”.
Переплетчиков, Мамонтов, Аладжалов, Бар. Клодт, Виноградов, Степанов — все почти одного склада живописцы, лишь с разными отклонениями в сторону света, солнца или сумрака. Почему они должны быть в “Союзе”? Работы их очень легко могли бы быть перенесены и на передвижную выставку.
Досекин изображает intérieur готической церкви, сюжет новый для нашей живописи. У Сапунова — цветы, все в той же “пушистой” манере. Впрочем, в его “театре” есть много интересного — занавес, тени…
Феофилактов случаен и, в конце концов, не характерен даже в изображении женщины “современности”.
Скульптуры больше, чем обыкновенно полагается на выставках. Коненков, очень глубокомысленный и совсем непритязательный в своем архаизированном приеме, выставил ряд интересных работ. “Старенький старичок” (деревянная скульптура) — образец нового приема, в который верит художник, что он единственный, р_у_с_с_к_╕_й до конца.
В мастерской у художника — громадные, навевающие сказки, кряжи берез, лип, дуба… Материал уже живет своею жизнью. В руках художника он преображается в божество. “Юноша”, покрытый налетом окисей и изрытостей, как раскопки древнейшего периода,– портрет мальчика Рязанской губернии. Коненков умеет почувствовать сквозь все реальные видимости глубинные первоосновы. “Голова девочки” Голубкиной: тонкий рисунок, нервная, чуткая техника лепки, особый поворот, обрез — вся совершенна и запечатлевается надолго.
Судьбинин — очень умелый, знающий, но не совсем “тонкий” художник;Собинов почему-то изображен атлетом, из других работ лучшая “Юность”.
Кустодиев — очень интересен в бюсте женщины с острым, неприятным лицом.
Московское Товарищество Художников соединилось в этом году с Петербургским “Новым обществом”. В некоторых частях — выставка вполне сравнивается с “Союзом” и направлением, и талантливостью работ. Я имею в виду — фантастически-суровые пейзажиБогаевского, архитектурные проекты А. В. Шусева, В. А. Покровского, портретыБобровского, романтические пейзажиТокарева и Иванова. Но имеются еще многие другие хорошиеработы.
Пять больших холстов Богаевского, из которых некоторые известны по “Салону”, и воспроизведены в “Аполлоне”, безусловно самое завлекательное из всего созданного в пейзаже после Левитана.
Построением и распределением зеленых масс деревьев, светлых облаков, нагромождений скал, упругих холмистостейили каменистых обрывов, и редкой “музыкальностью” содержания выражающейся в сдержанной “гобеленной” красочной гамме, иногда почти однотонной, но очень звучной, картины Богаевскогосамые чарующие пейзажи в современной русской живописи. Их мало ценят пока (как и работы покойного Мусатова), приобретают лишь очень немногие частные покупатели.
Но холстам Богаевского давно уже место в музеях.
Пейзажи романтического направления Тока рева и А. Иванова не очень своеобразны, но тем не менее они открывают пути к новым колоритным увлечениям, к новым построениям картины.
В работах этих художников коричневая дымка застилает громоздящиесяоблака, вечерняя туманность ложится на берега и озера. А. Ясинский дает городской пейзаж — площади, запруженные подводами, улицы с мерцающими сквозь синюю мглу окнами. Л. Браиловский — историк сказочник. Архитектор ушел — от пошлостей жизни, от напрасных недостижимых стремлений к осуществлению замыслов нового строительства — в фантастику и грезит замками, жизнью храмов, процессий, обрядов. Несколько нарочиты фигуры. Архитектурный пейзаж удается ему лучше.
Портреты Бобровского отличаются от многих изображений современной женщины — деликатною нежностью и какой то ароматностью в тонах атмосферы, окружающей его дам, девочек, хрупких, тонких с большими грустными глазами.
“Intérieur” (портрет дамы в белом) ему удается меньше. Но зато пейзаж (“Берег”) полон влажного осеннего воздуха, грустной элегичности бытия; чудесно небо, отраженное в спокойных, глубоких водах озера, далекие склоны, покрытые лесом, тихая фигура мальчика.
Работы В. Владимирова (совсем неожиданно-талантливые) построены на исторических переживаниях и показывают все чаще проявляющийся у художников интерес к новому “быту”, взятому под особым углом зрения. “А. Дюрер” слишком компилятивен, в “Маскараде” много острой характеристики, красивы красочные сочетания.
Запечатлены историей суховато-точные, но благородные рисунки Д.. Кардовского, известные по петербургским выставкам и воспроизведениям у Кнебеля; также — итальянские, архитектурные впечатления Ноаковского синтезирующиефантастику и реальные впечатления разных городов и эпох.
Рисунки Ноаковского, выполненные быстрой энергичной манерой blanc et №ir,импрессионистически-самобытны и точны; этого нельзя сказать об итальянских набросках Орлова, мало самостоятельных и не точных. Интересен рисунок Замирайло”Ночь” — женщина с тянущимся к ней змием. Хорошие пейзажи у Зарецкого.Петров дал какие-то слишком засушенные и выписанные этюды, а Лентулов, впротивоположность ему, безумно-горяч и хуже — разнуздан. Вызывает вполне незаслуженные восторги — вульгарный Татевосянц; изредка занятны работы (“Портрет”, “Апельсины”) Екатерины Гольдингер и прискучила посмертная выставка Фокина. “Intérieur” Средина, рисунки постановки “Ню” О. Дымова Евсеева, чудесные наброски Шарлемань, иллюстрации и цветы Чемберс Билибиной, мастерски-выработанныеграфические работы Нарбута, приятные “vernis-mou” и монотипииЕ. Кругликовой, проектывышивок-гобеленов и иллюстрации к сказке о “Мертвой царевне” Р. Браиловской — украшают выставку и придают ей необходимую полноту работ разного рода приемов. Архитектурныйпроект академика В. А. Покровского — “Военно-исторический музей”, известен по “Салону” и многимвоспроизведениям.
Очень полно представлен архитектор А. В. Щусев. Здесь и новый вариант церкви на Куликовом поле, и Почаевский Собор, и церковь, что построена теперь на Ордынке. Скульптура Голубкиной– еще более интересная, чем на “Союзе”. В провалившихся глубоких глазах, внеправильностях линий носа, бровей, в этих бледных тенях, скользящих по лицам крестьянских девочек, столько поэзии, характера, быта, расы, столько непревзойденного горя, мучительного долгого горя…
Деревянный бюст неприятен жесткостью. Чудесный взгляд в глазах “Головы” (серебро) В. Поповой; её “племяши” более обыденны, но — совсем особенная “paline” керамики. Крахт стал совсем банальным по приему — в своем устремлении к синтетичности.
Очень нехорошо издан каталог. Так печатают прейскуранты гастрономических магазинов.
Выставка в общем оставляет впечатление молодых, вдумчивых исканий, не установившихся еще до канонов, но и не выходящих “за пределы”, как аберрации участников “Золотого Руна”.
Дом Хлудова на углу Рождественки, близ Театральной площади,– весь из громадных зеркальных окон, залеплен аляповатыми вывесками, увешан флагами, желтыми, зелеными; в нем много контор, распродажа “остатков”, два кинематографа, заезжий австралиец, выставка “райских” птиц, и две выставки картин: “осенняя” петербургская (Ауэра) и “Золотого Руна”. Помещение выставки “3олотого Руна” убрано со вкусом: приятные коричневые ковры, цветы, буфет, и доносятся звуки приятной музыки (здесь же — “птиц показывают”).
Публика — растерянная и робко перешептывающаяся, или слишком развязная — смеющаяся. Разглядывают друг друга, думая увидеть частников выставки…
Из общего состава прежде всего надо выделить Н. Ульянова — очень серьезного, вдумчивого портретиста и искателя новых разрешений красочности (“Качели”, “Портрет Бальмонта” — должны бы были висеть на “Союзе”), и Н.Гончарову, самобытную художницу. Почти все остальное очень поверхностно, случайно или шаблонно; почти все остальное придумано, скопировано или подлажено под крикливые иностранные образцы.
Неизбежна преемственность для развития искусства. Приемлемо и влияние. Но обидно становится за этих “молодых” москвичей: как неумело “богам” своим поклоняются, и как не зорко, не быстро за ними следят!
Если Van-Dongen, Matisse, Manguin и др.– “последние” искания для Москвы, то, ведь, в Париже они уже не последние. Сами мэтры в этом году в “Salon d’Automne” вдруг сделались скромнее, и если бы видели участники “Золотого Руна”, какими стали глубокими и выдержанными эти самые Kees van Dongen (напр., портрет “Femme en №ir” № 430), Manzana-Pissarro, Manguin (в рисунках от № 1089–1095), Guérin и др., и тут же рядом — какими смешными, попавшими “в тупичок” кажутся все “подмангэнцы” и “подматиссики” (несть им числа, и все больше из России)! Тем более “грустна” эта отсталость моды у москвичей.
П. Кузнецова — уродцы его выросли и “балуются” с лохматыми, грязными собаками. Не оправдал Кузнецов надежд! Теперь это ясно. Нельзя сказать этого о Сапунове, Анисфельде и Ларионове, но и в их работах на выставке “3олотого Руна” не чувствуется поступательного движения. Фальк тоже был гораздо интереснее в прошлом году на “Салоне”.Тархов на выставке — обыкновенен.Кончаловский представлен худшими холстами.
От стен, увешанных такими большею частью “несовременными” полотнами, тянет подойти к окну и смотреть на башни и церковки кремлевские, на жизнь улицы, на огни, толпу, снующие вагоны; и больно-больно становится за даромгибнувшие силы, за нашу русскую отсталость, за игнорирование всех неизведанных национальных источников.
“Передвижная” выставка по обыкновению — в историческом музее. В общем — очень заметно отступление от прежних идеалов… Значительно меньше тулупов и лаптей. На их место вводятся попытки новых толкований, новые живописные задачи. Но, Боже, какие результаты! Сколько пережила история живописи за последние 20–30 лет. И все это оставалось в стороне от передвижников. А теперь смешат запоздалые, по отношению к “последним словам”, попытки “пустить краску”, “настроение”. И вот уБогданова-Бельского голая натура на фоне природы, у А. Маковскогопретензии на графическую стилизацию. Сколько вопиющего безвкусия в передаче ботинки девочки, ленточек, шарфа… Вольничает Шемякин. БанальничаетНилус.
А. Попов работает под прежнего “Кустодиева” — каким этот художник был еще в Академии.
Есть приличные работы Туржанского,Петровичева, Жуковского, Никифорова.
Репинские портреты Рубинштейна — интересно задуманный, но тусклый в фоне (газовое освещение) и Менделеева — все же подтверждают большое мастерство нашего мэтра, упорно не желающего покинуть передвижническую богадельню.
Но в “Дуэли” только мелькает кое-где дарование Репина. Костюмы, сочетание пейзажа с фигурами, жесты — неудачны. Все это теперь многие умеют “сделать” гораздо лучше.
Выставка “Группы художников” на Кузнецком Мосту, над магазином Дациаро, имеет вид отделения этого магазина и состоит из работ некоторых недавно кончивших, кончающих или еще только посланных за границу “академистов” С.-Петербургской Академии Художеств. Такова уже “счастливая” судьба этих художников — попадать сразу в лавочку. В окне одного магазина кофе (как 1-й приз) выставлена картина С.Колесникова, а в Москве отведены под выставку как бы запасные, темные комнаты магазина. Куликов, Фешин, Бродский,Грабовский, Горелов, Шлуглейт — достаточно известные по весенней “академической” имена, чтобы о них распространяться. Чувствуется влияние новых веяний; выбираются новые “точки”, приемы стилизации… Но все это при недостаточно развитой интеллектуальности не дает никаких утешительных результатов.
Другая выставка уже совершенно “магазинного” характера, устроенная Лемерсье — и состоявшая из такихпротивоположностей, как Голубкинаи Крыжицкий,– получила надлежащее освещение на страницах “Аполлона”, почему я и воздержусь от более подробного разбора этого базара.
Если экспоненты “Группы” по крайней мере грамотны и благоразумно скромны, то участники выставки “Независимых” и безграмотны, и самонадеянны.
“Вступление” каталога полно мечтаний о проведении “философски-национальных” течений в искусстве. О понимании этих идей можно судить по названиям картин главного инструктора выставки Горелова: “Москва и Гений”, “Beaumonde забавляется”, “Rendez-vous” (сохраняю правописание оригинала), “Политика, капитал, наука и религия”. А. Кравченко начал, по видимому, “творить” под влиянием Александра Бенуа; Поманский, удостоившийся таких похвал со стороныБрешко-Брешковского, нашел себе у “независимых” любезный прием.
Любопытно, что выставка “Группы” по отзывам прессы не заслуживает и десятой доли внимания, выпавшего на долю ученической выставки на Мясницкой — а, ведь, “Группа” состоит на добрую треть, как я уже упоминал, из “лауреатов” Академии — пенсионеров. Это поучительно. Выставка учеников Московского “училища Живописи и Ваяния”, давшего целую плеяду истинных художников, выгодно отличается общею тенденциею отрешения от каких бы то ни было условностей и трафаретов; вместе ст, тем, в этом проявлении свободы участники выставки не идут за известные грани, по крайней мере — за грани самого понятия об искусстве. Впрочем, уровень работ — средний: здесь все юные силы, нет и особенных талантов, нет и “школы”. Пожалуй, слишком предоставлены сами себе ученики. Мало видно “знаний”, мало культуры, интеллекта.
Портреты Захарова (с “Салона”),Шевченки (несколько банальные), пейзажи Исупова (очень музыкальные и достойные лучшей выставки), работы умершего Шагина — вот и все немногое хорошее…
Индивидуальность свободна. На Мясницкой есть даже работы вне жюри. И нет “выучки”, нет стремления любовно изучать “мастеров”, сосредоточиться. Но это придет. Должно придти. Работы художественно-архитектурного характера очень слабы и немногочисленны.
Но если так мало изучения первоисточников в “Училище живописи”, то напротив в Строгановском училище, как показывает о том отчетная выставка,– есть и понимание традиций, и хорошие, по преимуществу национальные, верные основы, на которых и строится все новое прикладное художество. Эта выставка очень популярна; ее посещают тысячи народу, и много хороших семян сеет школа… И все таки за последние годы замечается какая-то заминка. Приглашаются не совсем удачные руководители (напр., по новому классу декорационной живописи)… Хороши работы по витражу — Бурно-Лейдт, интересны работы по классу композиции Ягужинского. Слаб класс графических работ. Серьезны работы класса Курдюкова и Ноаковскогопо архитектурно-декоративной композиции.
Из сепаратных выставок упомянуть приходится, конечно, не без отвращения, выставки Булатова и Салтанова. Обе — одинаково вредны для публики, но,по-видимому, “нужны” для художников, продавших много совершенно невероятных холстов. Это уже за пределами искусства. Особенно слабы и действуетразвращающе на вкусы толпы Салтанов, в одном и том же приеме написавший несколько десятков этюдов в самых разнообразных местах России.
Ретроспективные выставки в историческом музее (кроме выставки в память двухсотлетия Полтавской победы) были следующие: “Аксаковская”, “Кольцовская” и, представлявшая специальный литературный интерес, художника иллюстратораБоклевского. Последняя заставляет сказать о себе несколько слов, тем более, что в честь этого “художника” выпущена была довольно богато изданная книга.
Как поучительно посмотреть рисунки художника-современника Гоголя,Гончарова, Тургенева, Островского! Сколько материалу могут, казалось бы, дать эти рисунки для всех современных постановок, картин, иллюстраций, исполненных возрождением “быта” того времени. Казалось бы! Между тем, это единственно ценное, объективное (спешу оговориться — индивидуальное понимание “типов”, “героев” иллюстрированных художником писателей — в данном случае очень примитивное, исполненное нарочитости, близорукого подчеркивания), документальное — совершенно отсутствует в работахБоклевского и, таким образом, делает его выставку безусловно ненужной и неинтересной. А сколько шуму подняли устроители её, сколько средств затрачено на издание книжки, положительно вредной, как заключающей ложные и нарочитые “образцы типов”. В наше время глубокомысленного изучения старины есть художники, гораздо проникновеннее и отчетливее передающие все особенности, черты, детали людей минувших эпох, и постановка “Месяца в деревне” это доказала.
Первый опыт со стороны дирекции Московского-Художественного Театра пригласить подлинного художника — и петербуржца — увенчался необыкновенным успехом.
Театральные постановки “Месяц в деревне” и, “Золотой петушок” на сцене театра Зимина и “Большой оперы” — эти победы художников в общем деле театрального искусства — намечают новые пути режиссуры. Несмотря, однако, на все заслуженные похвалы, переживая все тонкости осуществления и выработки красочных сочетаний, по окончании пьесы Тургенева остается какое-то неполное чувство: кажется, что это был не совсем “Тургенев”, что действие происходило не в черноземной полосе России.
Да. В действии — мало тургеневской “лирики”, А бывавшему б имении “Спасское-Лутовиново”, знакомому с поместьями Калужской и Орловской губерний — не покажется близким, родным этот пейзаж, что близ пруда, с дубами на склоне холма.
Правда же, насколько удачен чудесный задний фон декорации (2-го действия), изображающий холмистость пашней, синий куполок церковки, небо, рой облаков,– настолько не типичен для помещичьего парка тургеневского склада рисунок листвы, рисунок древесных стволов.
Здесь сказалась любовь М. Добужинского к садам в окрестностях Петербурга. Отсутствие “черноземной” сочности, однако, не отражается столь существенно на постановке этой пьесы, суховатой в самой структуре и сдержанной по типам действующих лиц; обаяние эпохи — необыкновенно сильное. Так же, как постановка Добужинского, и “ЗолотойПетушок” И. Билибина в театреЗимина — отличается обдуманной, изысканной подлинностью.
Каждый костюм, деталь, кронштейн — прорисованы любовно, старательно. Но обилие именно таких, всех без исключения богатых обработкой, интересностью, костюмов, создавая гармоничную толпу — утомляет несколько глаза своей пышностью; хотелось бы в иных случаях больше простоты, чтобы подчеркнутые на фоне её избранные, лучшие костюмы засияли, как самоцветные камни.
В декорационной технике чудесные графические приемы показались мне ненужными. Те линии и теневые штрихи, что на маленькой деревянной гравюре так красивы и вытекают из самой условности рисунка — увеличенные в 1.000 раз теряют и свое значение, и свою прелесть;по-видимому нужна выработка каких-то особенных приемов для заполнения громадных холстов. Пора подумать об этом. Приближается возрождение фрески, и тяготение художников к воплощению своих замыслов в огромных размерах наглядно подтверждается тою ролью, какую за последние 3–4 года художник занял в декорационных постановках.
Инсценировка “3олотого Петушка” в Большом театре — более пышная, более сложная, фантастичная и потому, в шествии, например,– более сказочная. Но рисунки костюмов продуманы несравненно образнее,характернее у Билибина (напр., “Циклоп”, “Арапчонок”); постановка К. Коровина выигрывает от большего размаха, простора и захватывает сильнее в массовых эффектах.
В драматическом театре Незлобина– пьеса О. Дымова — “Ню” заслуживает быть отмеченной благодаря своему совсем особенному темпу, отличающемуся какою-то кинематографическою скоростью. Картины одна за другой чередуются почти без перерыва, звонит телефон, масса нагромождений: “кукушка”, “венки похоронные” и т. п. И в общем, действительно, получается остросовременный бытовой невроз жизни.
Столь популярная московская “Летучая мышь” кабаре — совсем обыкновенного полета. Много, много таких кабаребывало в Париже за последниедесятилетия. Потом — отошло, надоело. Лишь эксплуататоры да спекулянты на B-da “Clychy”, “Rochechiore” продолжают надувать иностранцев. У нас, как во всем,– запоздали! Петербургское “Кривое зеркало” “издало” уже классическую “Вампуку”. Ну, а в “Летучей мыши” ставят пародию на “Кривое зеркало”: квартет — шарж романса, куплеты и танцы пародированы:– все дрябло, скучно, и лишь вздутая цена за вход, да искусственно приподнятая затаенность и замкнутость, да участие “художественников” сделали столь знаменитым этот заурядныйкабачок. Бал в “Охотничьем клубе”, поставленный Якуловым — залепившим стены неплохого старинного зала плакатами с аляповатыми карикатурами — изобличал бедность декоративного замысла.
Новое архитектурное строительство Москвы может гордиться чудесным, почти законченным во внешней отделке, Палаццо (за основу взяты строгие формы Palazzo “Tiene” в Виченце) Тарасовыхна Спиридоновке, строящемся арх.Жолтовским, и новой церковью наОрдынке — построенной по проекту и под наблюдением арх. А. Щусева.
В общем заметно изменение вкусов к строительству — как основа выдвигается изысканная простота и преемственность форм. Царят Палладио и ампир. Много особняков и доходных домов строится уже не в “modern’е”; к сожалению, часто появляются плохие подделки под гордую простоту empire, и тогда такиепостройки похожи на те ампирные рамки “под малахит”, что продаются в “лучших” магазинах.
Нет тонкого, выслеженного рисунка колонн, нет тщательности в лепке орнаментов фриза, и — исчезает все обаяние этого стиля. В этом смысле исключительной тщательностью и художественностью отличаются постройки двух вышеупомянутых архитекторов.
Из книжных изданий надо отметить первый выпуск давно ожидаемого — и судя по проспекту, обещаниям в нем и трем лекциям, прочитанным Иг. Грабаремв “Обществе свободной эстетики” — великолепного издания Кнебеля: “История русского искусства”. Обещаны многочисленные иллюстрации автотипией по русскому искусству XVIII и XVII веков. Этим же издательством будет выпущен ряд монографий, посвященных знаменитым зодчим и живописцам.
Из журналов, вновь возникших, надо упомянуть о становящимся все интереснее и даже приличнее в художественном отношении “Кривом зеркале”, посвящающем отдельные номера Юону,Замирайло и др. Журнал может приобрести у нас значение “Jugend”; это было бы очень желательно: потребность в таком еженедельнике ощущается давно.
Георгий Лукомский.