📑 17. Старый город Кремль. Житницкая улица. История города Москвы И. Забелина

Житницкая улица

Теперь перейдем к обозрению дворов по улице Житницкой, которая от Никольских ворот направлялась почти что по линии здания Арсенала к Троицкому подворью и к Троицким воротам.

Справа от ворот на плане Кремля времен Годунова, след. в конце XVI ст., здесь от угловой Кремлевской башни Собакиной и до средней глухой башни у самой стены показан длинный ряд городских Житниц, впереди которых, по самой их середине, выходя на улицу, стояли хоромы и двор боярина Григория Васильевича Годунова (1598), двоюродного брата Бориса, заслужившего добрую память за то, что держал себя перед властителем Борисом независимо, не одобрял его злодейских козней и не пошел к нему в совет для убиения царевича Димитрия. Есть свидетельство, что Борис уморил его отравою в тот же год, как помер царь Федор Иван., у которого он был любимым ближним боярином, исподняя должность дворецкого еще со времен Грозного.

Кто владел этим двором в царствование Бориса Годунова, неизвестно, но вероятно кто‑либо из Годуновского же родства.

При царе Михаиле Федоровиче весь этот Кремлевский угол, застроенный теперь Арсеналом, от самых ворот и до угловой Собакиной башни с значительным пространством и по городовой стене со стороны Неглинной, находился во владение боярина князя Бориса Михайловича Лыкова‑Оболенского, который был женат на родной тетке царя Михаила, Настасьи Никитичне Романовой. Он получил это место не только по родству с царем, но еще более за многую службу.

Лыков Б. М. появляется на царской службе в 1596 г. рындою при приеме Цесарского посла. Это дает повод предполагать, что молодой Лыков был красивой наружности, так как в рынды избирались стольники дворяне, обладавшие именно этим качеством. В 1600 г. он воеводствовал в Белгороде. Но видимо, что он не сочувствовал Годуновскому царствованию и потому при появлении Самозванца не помедлил передаться на его сторону и по его распоряжению усердно приводил к кресту на его имя Украинные города. В это же время, идя с полками наскоро к Москве, Самозванец указал ему быть воеводою в Большом полку вторым подле кн. Вас. Вас. Голицына. В тот же 1605 г., когда Самозванец воссел на Московском престоле, Лыков получил немаловажную должность крайчего, а вскоре потом и важный сан боярина в 1606 г. Такое быстрое повышение объясняется поведением Самозванца, который в качестве истинного сына Грозного, сокрушив Годуновых с их сторонниками, необходимо должен был тотчас же возвысить свое родство Нагих и части Романовых; а Лыков, как упомянуто, был женат на сестре Федора (Филарета)

Никитича Романова, Анастасии Никитичне. Этот брак и в царствование царя Михаила Федоровича много способствовал его приближению к царской семье и к тому почету, каким он тогда пользовался.

После Самозванца он исправно служил царю В. И. Шуйскому во всех важных военных делах, воеводствуя иногда и в полках Скопина‑Шуйского против Поляков и Русских воров, против Лисовчиков и Тушинцев.

Во время Московской Разрухи, когда государством управляли именем королевича Владислава и под руководством Поляка Гонсевского знаменитые сидячие в Кремле бояре, Лыков, кажется, сидел также в их числе.

В первые годы царствования царя Мих. Фед. Лыков прославился усмирением разорителей Государства, повсюду рыскавших для грабежа казаков, так что этот его подвиг заслужил даже внимание летописцев, описавших его дела с должною подробностью. Потом он отличился в войне против Владислава в 1617 и 1618 гг.

Затем в 1632 г., во время новой войны с Поляками, он был назначен идти под Смоленск в товарищах с кн. Дм. Мамстрюковичем Черкасским. Такое назначение ему очень не понравилось и он бил челом государю, что ему с кн. Черкасским быть нельзя, потому что у него, кн. Черкасского, обычай тяжел и перед ним он, Лыков, стар, служит государю 40 лет, а лет с тридцать ходит своим набатом (турецкий барабан), а не за чужим набатом и не в товарищах. Но кн. Черкасский со своей стороны бил челом на Лыкова о бесчестии и оборони. Государь принял сторону Черкасского и указал за его бесчестье доправить на боярине князе Лыкове в пользу Черкасского его оклад жалованья вдвое – 1200 р.

Однако вместо обоих на службу под Смоленск были назначены Б. М. Шеин и Д. М. Пожарский.

Порядки и уставы местничества обездоливали тогдашних людей большого и малого чина. В самом начале царствования Михаила Федоровича, в 1613 г. сентября 8, на праздник Рождества Богородицы, государь велел быть у чиновного стола боярам кн. Ф. И. Мстиславскому, Ив. Никитичу Романову и ему, кн. Лыкову, чем оказывался ему не малый почет; но он заявил государю, что ему меньше Романова быть невместно, а Романов стал бить челом о бесчестии. Государь раскручинился и говорил Лыкову много раз, чтоб он у стола был, а под Романовым ему быть можно. Вероятно, в виду большой кручины государя, Лыков смирился и сел за стол под Романовым, и когда после стола по обычаю государь жаловал бояр, подавал им чаши, Лыков ходил к чаше после Ив. Ник. Романова, и после стола уже не бил челом о своей невместимости.

Но в другой раз 1614 г. на Вербное воскресенье, 17 апр., когда был назначен такой же чиновный и почетный стол с теми же самыми лицами, Лыков снова стал бить челом, что под Романовым ему быть невместно по отечеству. В свою очередь Романов бил челом, что Лыков тем его обесчестил, что быть с ним у стола не хочет. Государь напомнил Лыкову о предыдущем случае, когда он был ниже Романова и не жаловался на то, и что вообще ему Борису с Романовым можно быть, повторял государь. Но Борис в это время уперся необычайно и говорил, что меньше Романова ему никоторыми делы быть невместно. Лучше бы его велел государь казнить смертью, а меньше Ивана быти не велел. А если государь укажет быть ему меньше Романова по своему государеву родству, что ему государю по родству Иван Никитич дядя, и он Лыков тогда с Ив. Никитичем быть готов. Государь говорил, что меньше Ивана Ник. тебе Лыкову быть можно по многим мерам, а не по родству, и он бы Лыков его государя не кручинил, садился бы за стол под Иваном Ник. Но Борис государева указу не послушал, за стол не сел и поехал к себе на двор. Государь велел послать за ним с приказом, чтоб ехал к столу, а если не поедет, то государь велит его Лыкова выдать головою Ивану Ник. Посылали за ним два раза с таким наказом, но послы возвращались с ответом, что Борис не послушался государева указу, к столу не едет, и говорит, что он ехать готов к казни, а меньши Ивана Ник. ему не бывать. После стола государь послал двоих дворян и велел им, взяв кн. Бориса, отвести его к Ивану Никитичу за его бесчестье, сказать Ивану Ник. государево жалованье и выдать кн. Бориса ему головою. Так это и было исполнено.

Такие местнические стычки случались нередко и получившему должное по уставу местническое возмездие несколько не вредили и не изменяли занятого им в службе положения.

В сентябре того же 1614 г. Лыкову поручена была немаловажная служба – усмирять бродивших по всей земле разбойников казаков.

После войны с королевичем Владиславов он в 1619 г. управлял Разбойным приказом, потом был (в 1620 г.) назначен первым воеводою в Казань, где и воеводствовал до 1622 г. В Москве в 1624 г. и 1626 г. на свадьбах государя он занимал очень почетное место конюшего с обязанностью ездить всю ночь около сенника или спальни новобрачных. За царскими чиновными столами, как упомянуто, он также занимал почетные места. В отсутствие из Москвы государя ему поручалось иногда береженье города и царского двора в 1629 и в 1640 г.

В 1628–1629 г. он управлял Монастырским приказом, с 1629‑го по 1635‑й – Ямским приказом, потом в 1635–1642 г. приказом Казанского дворца и в 1638 г. Каменным приказом. Вместе с тем он участвовал иногда в переговорах с иноземными послами. Его богатство или достаток выражались тем, что при встречах послов он выставлял в наряде своих дворовых людей от 12 до 16 чел., что должно обозначать среднее состояние боярского житья, ибо более богатые выставляли по 30 человек.

Прослужив лет 50 с лишком, Лыков помер в старости в 1646 г., в год вступления на царство царя Алексея Михайловича.

Двор его оставался за его вдовою Анастасиею Никит., умершей в 1655 г. Перед кончиною она поступила в монастырь и скончалась схимницею. При жизни она пользовалась тем же почетом, как и ее супруг.

Наследников после них не осталось, и двор их поступил во владение государя.

Двор боярина занимал пространство от городовой стены до улицы со стороны соседнего двора боярина Шереметева 35 (33) саж:.; с другой стороны подле Никольских ворот 38 саж:.; поперек, по улице, около 40 саж. и подле стены около 45 сажень.

Лыков распоряжался в своем дворе по‑боярски, самовольно, заделал даже и всход на Никольские ворота особо выстроенною палаткой и возле ворот у городовой стены построил именную церковь во имя Всемилостивого Спаса и Владимирской Богородицы. Долгое время и после его смерти его двор прозывался Лыковым двором. При царе Алексее Мих. на этом дворе, вероятно, уже по кончине боярыни, вдовы Лыкова, было устроено так называемое Архангельское подворье. Оно так именовалось по поводу принадлежности его Архангельским владыкам, митрополитам, архиепископам и епископам, которые присваивали себе это наименование не от города Архангельска, тогда бы они прозывались Архангелогородскими, а от Архангельского Московского собора, где они учреждались для почетного поминовения по усопшим великим князьям и царям.

Сколько известно, первым из этих владык был Еласунский (Галасунский) архиепископ из Греков, прибывший в Москву с патриархом Иеремиею в 1588 году, и по всему вероятию в то время, когда патриарх поставлял на места многих других Русских владык, и Арсений был учрежден богомольцем в Архангельском соборе. О нем в записке (1610 г.) о царском дворе сказано, что «безотступно живет у царских гробов у Архангела и служит завсегда по родителех государских». При тех гробах он находился и в Смутное время, сидя с боярами в плену у Поляков в Кремле.

В это время к концу сиденья с ним совершилось чудо. Он изнемогал от голода, как и все Кремлевские сидельцы, уже готовился к смерти и отходную себе проговорил, лежа в своей келье. Вдруг слышит, кто‑то подошел тихо к келье и творит входную обычную молитву: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас». Архиепископ едва уже мог ответить – аминь. В келью вошел чудотворец Сергий и в келье воссиял велий свет. Святой чудотворец проговорил ему, что ради молитв Богородицы и всех святых Господь Бог наутро град Китай предаст в руки христиан и врагов низложит. Так и случилось 22 октября 1612 г.

При нем же, еще в 1610 г. октября 20, за 9 месяцев до низложения с царства Шуйского (17 июля 1611 г.), следовательно пред началом настоящей Смуты, в Архангельском соборе совершилось особое чудо.

В полночь с четверга на пятницу были услышаны гласы плачевные и шум большой, аки некие сопротивоборные беседы и потом псальмское священнословие, глас поющих 118 псалма и со аллилуями. И потом с плачем прекратился глас. Слышали это соборные сторожа и рассказали людям. Многие от народа тогда говорили, что царство Шуйского с плачем окончится.

Кто же плакал плачевными голосами и шумел в соборе, как не погребенные в нем великие князья и цари, созидатели Московского Государства, пришедшего теперь к конечному разорению и опустошению, прямо к явной погибели. Как ярко и выразительно высказалось в этой легенде религиозное чувство народа, глубоко сознававшего политическую гибель Государства. Неизвестно, в какой местности Кремля находились кельи архиепископа Арсения при начале его поселения. По его указанию его дом находился возле древнего цейхгауза иди Оружейного Дома, на плане Годунова обозначенного именем Хобро, о чем мы говорили выше. Во время сиденья в Кремле Поляков в 1611 г. этот дом взорвало и он погорел, а с ним сгорела и некоторая часть дома Арсения. Имея в виду местоположение упомянутого цейхгауза за Хобро на восточном краю Кремлевской площади, мы указывали местность Арсениева дома возле домовой церкви во дворе князей Черкасских, так как сам Арсений говорит, что «в своем доме, находящемся вблизи дворца, он устроил церковь св. вмч. Димитрия Мироточивого, украсивши ее и паперть ее внутри и вне, покрывши всю белою жестью».

У князей Черкасских и в начале XVII ст. существовала церковь того же воимя, о чем упомянуто выше. Потом она была освящена во имя Владимирской Богоматери.

При царе Алексее Мих. для помещения Архангельских владык, исполнявших упомянутое поминовение в Архангельском соборе, было отделено место во дворе Лыкова, вероятно, вскоре после кончины его вдовы, которое потом стало именоваться Архангельским подворьем, по имени владык Архангельского собора, как и они прозывались Архангельскими. Сколько нам известно, первый с этим наименованием появляется в 1660 г. Архангельский архиепископ Стефан. При нем, вероятно, и основалось подворье. За ним следует Сербский митрополит Феодосий (1662–1667), почему подворье именуется митропольим. Потом является Сербословенский епископ Иоаким (с 1667–1673 г.), именовавший себя Сербословенским и Архангельским.

Для устройства подворья из двора Лыкова был отделен его угол, прилегавший к Никольским воротам и к наугольной Собакиной башни, на пространстве по улице в 15 или 20 саж. Для подворья тут же существовала и упомянутая Лыковская церковь Всемилостивого Спаса.

Это подворье примечательно тем обстоятельством, что сюда был привезен в декабре 1666 г. судимый тогда на соборе патриарх Никон. Тогдашний приезд его в Москву и пребывание на подворье описывает его келейник, Иван Шушера, следующим образом:

Патриарху повелено было прибыть в Москву в ночь 1 декабря 1666 г. за 3 или за 4 часа до света с небольшими людьми. Он и приехал в ночь часа за 4 до света на субботу на 1 декабря.

«И везоша нас (из Воскресенского монастыря) на Ваганково (за Пресней), потом в Смоленския ворота (Арбатския), на Каменный мост (у Троицких ворот Кремля); в воротах Каменного моста многие фонари поставлены, осматривали, кто и сколько людей едет. С патриархом было 30 чел. и больше. И приидоша к Архангельскому подворью, что было в Кремле у ворот Никольских. Те ворота тотчас затворили. Патриарх прибыл во уготовленный ему двор, существует тот двор во граде Кремле, у Николаевских ворот в угле града, что именуется Лыков двор. В храминах были уготовлены возженные многия свечи. Время было уже к рассвету. Когда все приехавшие собрались во дворе, то к воротам и окрест двора поставлены были крепкия и великия стражи, чтобы отнюдь никто не мог не только во двор войти или из двора выйти, но даже никому и мимо идти не было возможно, при чем и Николаевския ворота затворили крепко, дабы не было тем путем проходу, и самый мост при воротах вне Кремля, через ров, разобрали».

Все так устраивалось по повелению царя в видах предупреждения смуты в Московском народе, который принимал живое участие в этом церковном замешательстве. Привезенные Никоном съестные запасы для прокормления своих людей, по случаю строгого надсмотра за ним, были все отправлены на его подворье Воскресенское, находившееся в Китай‑городе, так что на всю братию осталась случайно сохраненная только четвертина хлеба. Люди целые сутки голодали. Четвертина была разделена и съедена. Оставалось умирать с голоду. Тогда сам патриарх вышел на высшую храмину двора и возгласил к сторожевым стрелецким сотникам (а стражи стрелецкой было до 1000 человек), чтобы известили государю, что патриарх Никон и прочие с ним помирают от голода. Один из сотников пошел и доложил об этом боярам; дошел слух о том и до самого государя, повелевшего отпустить из дворца ествы и питие. Немедленно подьячие с Кормового и Сытного дворцов привезли целые возы всякого корму и пития. Однако Никон не принял этого царского угощения, сказавши, что лучше зелие есть (травы) с любовию, нежели тельца упитанного со враждою. Он просил у государя дать людям свободу входить и выходить со двора невозбранно. Царь разгневался, но разрешил это только одним людям патриарха, которые тогда же и перевезли свои запасы с Воскресенского подворья.

12 декабря Суд Вселенских патриархов постановил патриарха Никона отставить с патриаршества и сослать его в Ферапонтов монастырь. В народе это событие произвело большое волнение, и когда по царскому повелению назначен был отъезд Никона (рано утром на другой день, т. е. 13 декабря), то весь Кремль наполнился множеством народа, желавшего видеть осужденного и проводить бывшего своего архипастыря. Не было только известно, в какие ворота Кремля он будет вывезен. По царскому указу стрельцы, не яко с яростию, но тихо выпроводили народ в Спасские ворота, уверяя толпу, что осужденный патриарх пойдет в эти ворота и потом по Сретенской улице. Между тем, когда Кремль опустел от народной толпы, Никона увезли по прежнему пути в Троицкие ворота по Арбатской или Смоленской улице.

12 дней жил патриарх на дворе Лыкова и на Архангельском подворье, и описатель его жития Иван Шушера рассказывает, что чуть не каждую ночь и даже днем патриарх принужден был слышать стоны и вопли, происходившее близко за стеною Кремля на Земском дворе (где ныне здание Исторического музея), от великих пыток, которым подвергались там судимые по разным преступлениям, как бы для того, чтобы устрашать патриарха и его людей, причем в последнюю ночь проносилось слово (молва), что это мучат Ивана Шушеру, преданного патриарху его келейника.

За выделом местности на Архангельское подворье от двора Лыкова оставалось еще значительное пространство шириною по стене Кремля на 28 (30), а по улице на 25 (24 ½) сажень, и в длину между стеною и улицею на 37 (38) саж. со стороны подворья и на 35 (33) саж. со стороны соседнего Шереметевского двора. В стоявших посреди двора хоромах боярина были впоследствии помещены Иноземский и Рейтарский Приказы и тут же находился так называемый Опасный двор, особая стоянка стрельцов для сторожбы и для полицейских розыскных надобностей. В 1675 г. с этого двора были отправлены 50 человек стрельцов для уголовных розысков в Тверской уезд.

В 1677 г. часть Лыкова двора была отделена для помещения переведенного сюда Симоновского подворья. В государевом дворце в это время поднимались происки со стороны партии царевны Софьи против царицы Натальи Кирилловны и ее малолетнего сына Петра с коварною целью выселить их из отцовского дома подальше куда‑либо. Налицо оказался свободным прилегавший к дворцовым строениям двор боярина Семена Лукьяновича Стрешнева, бывший Бельского и Голицына, на меже с подворьем Симонова монастыря, почему для большого пространства понадобилось присоединить ко двору Стрешнева и это подворье, которое и было переведено на двор Лыкова с отделением для него земли мера в меру, сколько оно занимало на своем старом месте. Пространство его земли заключало в себе 35 саж. в длину и 12 саж. в ширину. То самое число сажень и было отделено возле Архангельского подворья; по улице 12 саж., а в глубь двора к городовой стене 35 саж.; в том числе было занято и место упомянутых Приказов.

В том же году иноки на новую землю перевезли и построили кельи и всякое дворовое строение.

В 1678 г. им была выдана и жалованная грамота владеть новым подворьем вечно и впредь неподвижно.

Однако, как увидим, эта вечность продолжалась недолго. Но и дворец для царицы Натальи Кирилловны на том месте, которое и было для него приготовлено, не был выстроен, и все место поступило под новый дворцовый Запасный двор (см. статью о дворе Бельского и Голицына), который со всех сторон был обнесен каменной оградой.

В 1688 г. января 8 последовал указ царей, т. е. царевны Софьи, чтобы подворья Симонова и Донского монастырей, устроившиеся на Лыковом дворе, были переведены на прежние места, чтобы хоромное и всякое дворовое строение было снесено и двор был бы очищен (быть может для того, чтобы поместить здесь большой стрелецкий караул).

Подворье Донского монастыря прежде находилось в бывшем дворе С. Л. Стрешнева, где потом был дворцовый плотничный двор и поварни. На том месте для подворья теперь было отведено земли возле Симоновского подворья, в длину 22 саж., в противоположном конце по переулку 18 ½ саж., поперек 12 саж., в другом конце, опять возле Симоновского подворья, 19 саж., на что была выдана крепостная даная.

Неизвестно, оставался ли рядом с подворьями и Опасный стрелецкий двор, для которого свободного места оставалось еще слишком 12 саж.

Необходимо также упомянуть, что на месте, отведенном для нового Симоновского подворья и дальше на всем пространстве двора, по‑видимому, назначалась постройка Житниц, план которых изображен в издании «Планы города Москвы XVII в.», с. 11. Были ли построены такие Житницы, – неизвестно.

В конце XVII ст. на местности Лыкова двора существовал уже двор Вас. Фед. Салтыкова, кравчего у царя Иоанна Алексеевича из комнатных стольников. Двор Салтыкова между прочим занял местность и Донского подворья, которое по этому случаю было переведено на старое свое место, как упомянуто выше.

Бедственную историю этого подворья кратко излагает архимандрит монастыря Антоний (1689–1705) в челобитной царю Петру Алексеевичу.

«В прошлых, государь, годах, по вашему, великого государя, указу дало нам было богомольцам твоим подворье в Кремле городе, возле Никольских ворот, ради соборного пения, и то подворье у нас взято и отдано боярину Феодору Петровичу Салтыкову (отцу упомянутого Вас. Фед.). Да по вашему же великого государя указу вместо взятого нашего подворья дано нам иное подворье в Кремле ж городе, позадь Патриарши конюшни. И на те подворья даны нам жалованные грамоты и даные. И после того и тое подворье у нас взято и отдано Симонову монастырю, а нам велено приискивать подворья в ином месте. И по сие число мы, богомольцы твои, приезжая в соборную святую церковь, не имеем никакого нигде приюту и скитаемся по всему граду Москве, аки заблуждшия овцы, не имеющия пристанища».

Архимандрит просил отдать монастырю пустовавшей двор за Москвой‑рекой у нового Каменного моста (Описание Донского монастыря).

Дальше по Житницкой улице, за двором Лыкова следовал смежный ему двор боярина Фед. Ив. Шереметева, принадлежавший потом князьям Одоевским. По меже от Кремлевской, стены до мостовой улицы он простирался на 35 саж., но дальше улица уклонялась несколько вправо и потому двор к своему концу по этой линии должен был иметь меньше 35 саж. Как далеко этот двор простирался по линии стены, точных указаний не имеем. Существовавшая на этом дворе церковь Бориса и Глеба стояла вблизи глухой башни, разделяющей стену между Троицкими воротами и наугольною Собакиной башней на две равные половины.

Можно полагать, что Шереметевский двор по линии стены занимал пространство сажень на 40 или на 50 от межи Лыкова двора.

В конце XVI и в начале XVII ст., при Годунове, этот двор принадлежал дяде царя Бориса, боярину конюшему Дмитрию Ивановичу Годунову, по смерти которого (в 1605 г.) при паре Шуйском был отдан знаменитому племяннику царя Михаилу Васил. Скопину‑Шуйскому, а после Смуты тотчас же был отдан по приговору правящих бояр во владенье боярину Фед. Ив. Шереметеву, сидевшему во все Смутное время в Кремле с Поляками и по всему вероятию сидевшему на этом самом дворе, так как после Скопина и в Смутное время двор несомненно пустовал.

Дм. Ив. Годунов находился в большом приближении у Грозного, получив в 1571 г. самую приближенную к царю должность постельничего. В 1573 г. был возведен в сан окольничего, а в 1578 г. в сан боярина. Можно сказать, что он открывал широкую дорогу к возвышении рода Годуновых, потому что первый из этого рода выдвинулся на поприще царской службы. За ним следовал его родственник Степан Вас., получивший в 1576 г. сан окольничего. Потом за ними уже следовал и Борис Фед. Годунов, получивший в 1578 г. тоже важнейшую должность по приближению к царю, именно должность кравчего, а потом, в 1581 г., боярский сан. За Борисом шел брат Степана, Иван Вас., в тот же год получивший сан окольничего, а в 1584 г. и боярский сан вместе с братом Григорием Вас., о котором говорено выше.

При Грозном Дмитрий Ив. в служебном распорядке постоянно двигался впереди Бориса, который перегнал его только при царении Федора Ив. и при собственном воцарении дал ему высокую должность конюшего (в 1599 г.). В этой должности он помер в 1605 г. во время крушения царственной семьи Годуновых.

В супружестве за ним была Аграфена, занимавшая на свадьбе Грозного на Марии Нагой, в 1580 г., третье место в сидячих боярынях.

Боярин Фед. Ив. Шереметев очень позаботился укрепить за собою упомянутый двор Д. И. Годунова. 26 ноября 1612 г., то есть спустя только месяц после выхода Поляков из Кремля, боярин получил от временных правителей князя Трубецкого и кн. Пожарского слишком поспешную как бы законную даную на владенье этим двором, в которой сказано, что двор дан взамен старого его собственного двора, при чем перечислены и существования на этом дворе различный постройки в том виде, как она оказывались после Московской Розрухи и Кремлевского сиденья. «А на дворе храм (Бориса и Глеба), а в нем четыре престола, да под ними три палаты, да три погреба; да палата каменная, а под нею подклеть, да погреб, да две хлебни каменных не покрыты, да мыльня, да поварня каменная; да у храму под лестницею избушка каменная, да к стене (городовой) приделаны два погреба каменные без сводов, не покрыты. И боярину Ф. И. Шереметеву, заключает даная, на том месте двор строить и владеть тем местом, чем владел боярин Дм. Ив. Годунов».

По вступлении на царство Михаила Федоровича, через полгода от написания упомянутой даной, это владение было утверждено за Ф. Ив. царской жалованной грамотой от 19 мая 1613 г., в которой опись построек не приведена вполне, но упомянуто, что храм был каменный во имя Бориса и Глеба да четыре предела, а под ними три палаты и пр., и сказано, что место отдается боярину взамен старого его двора, что у него взял царь Борис в Кремле же городе, а на том его старом месте было палат и переделов и погребов и поварен и сушил каменных 26.

К концу своих дней боярин завещал свой двор зятю своему князю Никите Ив. Одоевскому, женившемуся в 1622 г. на его дочери Евдокии Федоровне.

В написанной им 29 ноября 1645 г. весьма обстоятельной духовной грамоте боярин рассказал и о том, что он вновь выстроил на своем дворе, и по какому случаю этот двор поступил в его владение: «А поставил я на том своем дворе трои хоромы каменные, а на них верхние палаты, а под ними палата ж да мыльня; а у всех хором сени и крыльцы да сушилы и чердак и поварня и хлебня каменные; а что была поварня, и я под нею сделал ледник, а в поварне палату. А тем двором пожаловал меня блаженные памяти государь царь и вел. князь Михаил Федорович всея Русии вместо взятого моего двора, что взял у меня двор с палаты царь Борис Федорович в Кремле городе, против Николы Гостунского (ныне Малый Николаевский дворец) и тот мой двор разорил: двадцать шесть житей палатных и погребных велел разломати. А тот двор был государя царя Ивана Васильевича роднова брата, князя Юрья Васильевича. И царь Иван Васильевич тот двор дал отцу моему Ивану Васильевичу, а за тот двор велел взяти у отца моего, у Ивана Вас., двема дворами и денгами 7800 рублев».

Почтенный автор «Истории рода Шереметевых», А. П. Барсуков, присовокупляет к вышеизложенным сведениям, что «Ф. Ив. Шереметев крепко сел на пожалованном месте. Он развел в нем два сада, исправил старые здания и выстроил много новых», что впоследствии двор Шереметева заключал в себе будто бы 62 палаты (быть может покоев). Нам кажется, что эта цифра слишком велика для того пространства, какое мог занимать описанный двор.

Передавая двор в наследство своему зятю кн. Н. И. Одоевскому, боярин Шереметев в своей духовной приназывал зятю отдать двор никому иному из своих детей, как только сыну князю Якову, любимому внуку боярина. «Детем своим никоторому не дати, а дати сыну своему, а моему внуку князю Якову».

Так это и исполнилось, но зять Никита Ив., дал Бог здоровья, прожил до 1689 г., когда 12 февраля и скончался. Внук Яков Никит., скончался в 1697 г. После него двором владела его вдова кн. Анна Михайловна, при которой по повелению Петра I в 1701 г. двор был назначен к разборке по случаю постройки на этой местности нынешнего Арсенала под названием Цейхгауза.

Фед. Ив. Шереметев появляется, сколько известно по Разрядным записям, в 1592 г. дворянином, занимавшим место довольно почетное за царским столом по случаю крещения новорожденной дочери царя Федора Ив., Феодосии.

За этим столом без мест присутствовали в числе бояр, большей частью Годуновых, только два дворянина и вторым из них был Шереметев.

Женитьбой на княжне Ирине Борисовне Черкасской, дочери Марфы Никитичны Романовой, сестры Федора, впоследствии Филарета Никитича Романова, Шереметев породнился с домом Романовых и потому с одной стороны приобрел подозрительность и гонение от Годунова, заодно с Романовыми, а с другой, как родственник Романовых, приобрел впоследствии весьма знатное положение в боярской среде. Воцарившийся Годунов сначала отправил его на службу в Чернигов, а потом в 1601 г., когда произошла опала на Романовых, в Сибирь, в Тобольск воеводою, где он оставался до 1603 г.

Явное дело, что сочувствовать Годунову он не мог, а потому при появлении Самозванца, когда престол Годунова стал колебаться, посланный против ложного царя под Кромы (где и решилась судьба Годунова), а потом в Орел, Шереметев передался Самозванцу вместе с В. В. и Ив. В. Голицыными и встретил его в Орле как истинного царя, за что потом и возведен был в сан боярина, и занял свое место 16‑м из 31.

Затем, от кого получил боярство, того самого вместе с В. Ив. Шуйским и должен был уничтожить.

При царе Шуйском смута разгоралась со всех сторон. Самозванцы стали расти как грибы. В Астрахани появился Петр царевич, будто сын царя Федора Иван. Усмирять Астраханский мятеж Шуйский послал Шереметева. Но воевода не осилил мятежников и без успеха пошел к Москве, однако со славою очищая и приводя на сторону Шуйского все Понизовские Поволжские города.

Царь послал ему жалованное слово за этот поход, но вместе с тем и выговор, что государевым делом не радеет, идет к Москве мешкотно, так как Москве со всех сторон угрожала опасность.

Так он дошел до Суздаля, где встретил полки Лисовского и был бесславно побит, потому что не доглядел, что под Суздалем нет крепкого места, где пешим людям укрепиться, все пришли поля. Конные полки Лисовского скоро разгромили пеших в числе 6000 человек.

Вообще прославляемый поход Шереметева хотя и ободрил Москву вначале, но не принес ни малейшей пользы Шуйскому, дни царствования которого уже были сочтены. Все оставалось по‑прежнему. Смута разгоралась все сильнее, и вскоре несчастного боярского царя сместили с престола и даже постригли в монахи.

Знаменитые семь бояринов стали править Государством и заставили народ присягнуть этому управлению, поставляя непременным условием, чтобы народ слушался и повиновался им и чтобы избрание царя, кого Бог даст, было совершено голосом всей Земли, сношением со всеми городами.

Шереметев вошел в состав этой семибоярщины, которая тотчас и нарушила устав крестоцеловальной записи, склонившись без опроса всей Земли и городов к избранию в цари Польского королевича Владислава.

Через месяц после свержения Шуйского, 17 августа был подписан договор с Гетманом Жолкевским об этом избрании, в котором между прочим говорилось, чтобы Поляков не пускать в город без согласия бояр и без нужды, без дела. Но прошел еще месяц и 17 сентября 1610 г. Поляки благополучно вошли в Кремль и поселились там на долгое житье.

Таковы были дела семибоярщины. Она себе же надела на шею польскую петлю. Конечно, все это творилось из опасения пред Тушинским Вором. Но здесь же высказывались и коренные стремления боярства, заботы о своем кормлении, которое возможнее было добывать, когда существовал уже избранный царь законный, раздающий такое кормление.

Договор утвердили избранные старшие бояре Мстиславские, Голицыны и Шереметевы.

Спустя неделю или около того, как Поляки водворились в Кремле, Шереметев уже послал к Польскому королю и новому Московскому царю Владиславу усердное челобитье о вотчинных деревнишках и счел необходимым писать об этом и к канцлеру Сапеге, милостивому пану и добродею, дабы он смиловался, помог ему в посланном к королю и царю челобитье. К тому боярин прибавлял, что служба его и правда королю и царю ведомы гетману Станиславу Станиславовичу Жолкевскому (А. И., II, 355).

30 ноября 1610 г. боярину дан лист на отчину его прародительскую на Рязани, село Спасово и пр.

Вслед затем боярин получил в поместный и денежный боярский оклад вотчину в Борисоглебском уезде на тысячу четвертей (500 десятин) пашни, но снова бил челом, что тою вотчиною ему с людьми прожить невозможно и просил пожаловать его по отечеству и по службе его к королю, верной и зычливой, дать ему в Суздальском уезде Корсаковскую волость, где пашни 2000 четвертей (1000 десятин), а денежных доходов 1000 руб. Король пожаловал мая 4, 1611 г., в то самое время как в Москву собралось Ляпуновское ополчение. Кремлевские бояре присягнули Владиславу и вместе с тем служили верой и правдой и самому Сигизмунду, а потому и писали во все города, чтобы народ не поднимался против Поляков.

Шереметев подписывал эти грамоты не из страха, а с уверенностью в своей правде, т. е. в присяге Владиславу.

Всенародное множество во всех городах мыслило иначе. Почитая Поляков с их королем, как католиков, богохульными еретиками, народ собирался очистить Москву именно от владычества Поляков и со своей, вполне Русской, точки зрения справедливо называл Кремлевских бояр изменниками Русскому делу.

Проживая в Кремле, Шереметев занял для своего поселения пустовавший двор Д. И. Годунова, о чем говорено выше. При царе Михаиле Фед. Шереметев занимает одно из первенствующих мест в тогдашнем служебном порядке. Избравший царя Земский Совет посылает его в челобитчиках к новому царю, чтоб успокоил царство, шел бы царствовать немедля. Известно, что избранный молодой царь и его мать Марфа Ивановна вначале не очень радовались этому избранно, опасаясь, что и с этим царем может случиться то же самое, что случилось с боярскими царями, Годуновым, Самозванцем, Шуйским. Поэтому и требовалось большое челобитье и крепкое уверение, что теперь таких случаев не произойдет. Как передовой представитель Земского Совета из боярской среды, Шереметев тем самым выдвинулся главным деятелем этого всенародного челобитья, конечно, в подчинение общему совету духовных властей и всех посланных челобитчиков, а их из всех званий было очень много, целый полк.

На походе с избранным государем в Москву, во время стоянки в Ярославле, Шереметев нашел это время очень удобным для челобитья государю о своих личных делах, именно о том, чтобы разбежавшиеся и расхищенные в Смутное время из его вотчины крестьяне были неуклонно собраны и водворены по‑прежнему в старых своих дворах в его вотчине. Здесь вновь выразилась особенная заботливость Шереметева о своем боярском кормлении.

Как только царь прибыл в Москву (2 мая 1613 г.), боярин не помедлил выпросить у него подтвердительную грамоту на владенье двором в Кремле, принадлежавшим прежде Дм. Ив. Годунову. Грамота дана 19 мая того года. Другая грамота, выданная 23 мая, доставляла ему льготы по сбору денежных доходов с его Нижегородских вотчин. Затем в течение полутора года имя Шереметева не упоминается в служебных Разрядах. При торжестве царского венчания 11 июля он также не участвует. Есть сведение, именно в книге об избрании на царство Михаила, что Фед. Ив. Шереметев во время церемонии держал яблоко великодержавное, т. е. державу, но официальные Разрядные записи свидетельствуют, что яблоко держал кн. Д. М. Пожарский. Это подтверждает и новый летописец.

Надо заметить, что книга об избрании составлена знаменитым А. С. Матвеевым лет 60 после события, уже при царе Алексее Михайловиче, и о царском венчании многое в ней описано с преувеличением уже согласно чину венчания царя Алексея Михайловича. Венчание царя Михаила на самом деле было проще и беднее.

Достопамятная служба Фед. Иван. началась в 1618 г. по случаю переговоров о мире с Поляками, проведенных с большим успехом на радость царя и всех людей Московского Государства. Мир был заключен, пленные разменены и в том числе возвратился в Москву и отец государя, Филарет Никитич, что и представляло для царя самую великую радость.

Хотя мир был счастливо заключен только на 14½ лет, но это событие было важнейшим делом для Государства и лично для самого царя, а потому заслуга Федора Ив. возвысила его в боярской среде особым приближением к царю, как одного из самых доверенных лиц.

С этого времени и молодой государь и отец его Филарет Никитич, возведенный в сан патриарха и взявши в свои руки управление Государством, оказывали Фед. Ив. полнейшее расположение и доверие. Во время выездов царя из города ему почти всегда поручалось береженье и охрана царской семьи, царского дворца и всей Москвы.

Когда в 1632 г. срок перемирия с Поляками оканчивался, снова поднялась с ними несчастная Смоленская война, после которой заключен был уже вечный мир, установлять который опять было поручено Фед. Ив. с товарищами и опять дело окончилось с должной славой для боярина‑дипломата.

На ратном поприще Фед. Ив. не отличался и по‑видимому не проявлял никакой склонности воеводствовать, хотя одно время при Шуйском, как упомянуто, победоносно двигался от Астрахани по Поволожью, поражая мятежные скопища, а потом был побит Поляками под Суздалем, где его воеводская неосмотрительность выразилась во всей полноте.

Зато в гражданском управлении он пользовался большим доверием царя и в разное время управлял весьма значительными Приказами: в 1617 г. – Разбойным, 1638 г. – Стрелецким и Большой Казны, 1638–1645 гг. – Приказом, что на сильных бьют челом, 1645 г. – Новой Чети, 1644–1646 гг. – Аптекарским.

В ряду боярских родовых отношений он занимал среднее положение, как и относительно своего богатства, которое можно измерять числом так называемых даточных (дворовых) людей, выставляемых по случаю выездов иноземных послов. Он высылал для этой церемонии 16–20 человек, в то время как другие богатые бояре выставляли по 25 и 30 человек, а менее достаточные 8–10 человек.

Боярин скончался в 1650 году и двор свой завещал своему зятю князю Никите Ивановичу Одоевскому с неотменным наказом передать двор никому другому из его сыновей, как только одному князю Якову, любимому внуку Шереметева.

 

Кн. Никита Иванович Одоевский знатностью своего рода (от Михаила Черниговского) и большим приближением к царю Михаилу, а потом к его сыну Алексию Михайловичу и внуку Федору Алексеевичу, занимал в боярской среде первенствующее положение почти до самых дней прямого воцарения Петра в 1689 г. Видное это положение при царских особах он получил по наследству от своего отца, боярина Ивана Никитича Одоевского Большого, получившего боярский сан при Расстриге в 1606 г.

Это обстоятельство дает повод предполагать, что он находился в родстве с семьей Романовых, быть может по женитьбе на их родственнице. Он помер в 1616 г.

Вскоре после его смерти его сын Никита в 1619 г. уже столничает стольником 1‑й статьи при царских столах и смотрит в большой стол, т. е. распоряжается угощением сидевших за этим почетным столом; в другое время он вина наряжает, т. е. ведет угощение винами. Кроме того, в известных церемониальных случаях исполняет должность рынды, стоя у царского трона с топором‑бердышем. Такие должности свидетельствуюсь, что князь Никита в эти годы был уже в возрасте, по крайней мере, 20 лет и притом был красив собою, так как в рынды, как мы упоминали, ставились молодые люди, отличавшиеся своею осанкой и красотой.

В 1633 г. Никита был назначен второстепенным воеводой под начальство кн. Дмитрия Мамстрюковича Черкасского идти под Смоленск выручать несчастного боярина Шеина.

Стольник и воевода кн. Одоевский по местническим соображениям заявил государю, что с боярином кн. Черкасским ему быть сомнительно, в его версту никто с ним не был, а потому чтобы тем бытьем с кн. Черкасским не случилось его отечеству, роду Одоевских, порухи. На это кн. Черкасский ответил, что Одоевский тем наносит ему бесчестие, и просил государя оборонить его от такого бесчестия. Государь решил, что Одоевский не прав, и повелел за бесчестие кн. Черкасского посадить его в тюрьму. В тюрьму его повел кн. Горчаков, но, не доходя Спасских ворот, государь пожаловал велел его воротить и в тюрьму не сажать. Такие местнические стычки нисколько не служили помехой в остальных отношениях к государю.

1640 г. кн. Одоевский был пожалован в бояре и отправлен главным воеводою в Астрахань, где и находился на службе до 1642 г. Возвратившись в Москву, он занял среди бояр выдающееся место. В отсутствие из Москвы государя стал ведать царский двор и город Москву, т. е. исполнять должность нынешнего генерал‑губернатора. Ему же поручаются дипломатические переговоры с Датскими послами, по случаю сватовства Датского королевича Волдемара за дочь царя Михаила Фед. Ирину; в 1644 г. и потом в 1645 г. с Литовским послом.

В этот раз Одоевскому случилась другая местническая стычка. Вести переговоры с послом назначен был кн. Никита и в товарищах к нему боярин же Иван Петрович Шереметев, который тотчас же бил челом государю в отечестве на кн. Никиту, что ему с ним быть невместно. Через три дня боярину Шереметеву в передних сенях царских хором думным разрядным дьяком был сказан следующий государев указ: Бил ты челом на боярина кн. Н. И. Одоевского в отечестве и ты бил челом не по делу. Родители ваши при прежних государях беспрестанно с Одоевскими бывали, а на них государям не бивали челом; быть тебе меньше боярина кн. Н. И. Одоевского можно по многим случаям; везде Шереметевы с Одоевскими бывали в товарищах бесславно, и потому за бесчестье боярина кн. Н. И. Одоевского велел государь тебя послать в тюрьму. Отводил в тюрьму дворянин Ив. Толбузин.

В 1645 г. июля против 13 числа в 4‑м часу ночи (по теперешнему счету в 12‑м часу ночи) скончался царь Михаил Фед. Кн. Никита Иванович не помедлил присягою сыну покойного, царевичу Алексею Мих., и как первенствующий боярин тотчас стал всех приводить ко кресту.

По‑видимому, кн. Никита Ив. обладал такими достоинствами своего ума и познания, и своего характера и поведения, которые во многих случаях давали ему передовое место в боярской среде и особенно привлекали к нему доброе расположение молодого 16‑летнего государя, в высокой степени чувствительного ко всякому добру и общему благу и к доброй, честной и правдивой службе своих любимых бояр.

В 1648 г. князю Никите, было поручено важнейшее государственное дело – составление сводного Соборного Уложения, едва ли не по мысли князя и поставленное на очередь к исполнению.

Несколько раз ему поручалось и воеводство в полках: в 1646 г. против Татар в Белгороде, в 1651–1653 гг. он был главным воеводою в Казани, куда были написаны ему царем Алексеем самые дружелюбные и любезные письма, одно о принесении в Москву св. мощей Филиппа митроп., другое в утешение ему о смерти его сына Михаила, где, в полной мере раскрывается сердобольная любовная душа достопамятного царя.

Во время очень счастливой войны с Польшею в 1654–1656 гг. под предводительством самого государя кн. Никита был воеводою в передовом полку и вместе с другими полками в 1654 г. взял Оршу и разгромил полки Гетмана Радивила.

В это же время, когда началась война и со Швецией и когда с Поляками велись уже мирные переговоры, кн. Никита был послан в Вильну полномочным послом на съезд с польскими комиссарами, на котором Поляки заявили, что царь Алексей избран королем Польским. Это было для царя очень радостное событие, о котором он поспешил уведомить и царицу, при чем в очень выгодном свете поминалось и имя Никиты.

Но это был коварный обман, которого кн. Одоевский с товарищи не сумели рассмотреть и в простоте души поверили ему. А обман был устроен только для того, чтобы прекратить несчастную для Литвы войну.

Надо заметить, что в Вильну на съезд кн. Никита отправился с двумя своими сыновьями – кн. Федором, уже боярином, назначенным к отцу в товарищи, и с младшим кн. Яковом. Кн. Федор вскоре на съезде же и скончался.

В последующие годы кн. Никита в качестве полномочного посла вел все переговоры с Поляками не только о временном, но и о вечном мире. Однако по возникшим политическим обстоятельствам без малейшей удачи.

Опять началась война уже не совсем счастливая, окончившаяся в 1664 г. перемирием на 13 лет, которое с трудом заключил уже более искусный дипломат Ордын‑Нащокин.

Принадлежа к небольшому кругу бояр ближних, именуемых также и комнатными, т. е. кабинетными, кн. Никита и между ними пользовался выдающимся положением. Чаще, чем другим, ему поручалось оберегание царского двора и Москвы в отсутствие государя. В придворных обрядах он также всегда занимал очень почетные места. Во время посольских приемов стаивал у царского трона с правой стороны.

На свадьбе царя Алексея Мих. с Марьей Ильиничной Милославской, в 1648 г., занимал место дружки государя, а на свадьбе с Натальей Кирилловной Нарышкиной, в 1671 г., занимал место посаженого отца.

Нередко во время выездов государя сиживал с ним в его карете, что почиталось великим почетом.

В Вербное воскресенье водил иногда осля под патриархом, что означало, что он занимал место самого государя.

Само собою разумеется, что и за царскими столами он всегда первенствовал, когда был приглашаем.

В гражданских, городских и государственных делах ему также поручались наиболее важные и доверенные обязанности. Так, в 1663 г. он был послан с духовными властями в Воскресенский нового Иерусалима монастырь к Никону для духовных дел, т. е. разбирать дело бывшего патриарха. В 1668–1671 гг. он управлял Приказом Большой Казны, в 1643 г. – Приказом Казанского Дворца, Сибирским Приказом – в 1644–1646 гг.

В 1659 г., когда, по слухам, в Москве ожидали нашествие Крымского хана и стали укреплять город, кн. Никите было поручено делать вокруг всего города земляной вал и по валу острог, деревянный тын из стоячих бревен.

В 1675 г. мая 30, по особому поручению государя, кн. Никита Ив. производил розыск о ведомой ворихе и ворожее слепой девке Феньке, которая жила в дому кн. Ф. Ф. Куракина, дядьки царевича.

Дядьке тотчас было приказано сидеть в своем дворе и до указу никуда не выезжать, а девку и людей его лучших у него взять и пытать их жестокою пыткою накрепко.

Девку на пытке расспрашивали, где она ездила и по которым боярским дворам, и по скольку жила в котором дворе с людьми своего боярина кн. Куракина и с девками, и с женским полом, и сколько их человек ездило с нею, и боярин кн. Куракин про то ведал ли и княгиня его, как она, Фенька, ездила с людьми его, и с девками и с боярскими боярынями и с работными женками; и будучи у князя в доме, с кем она ела и жила?

Показания Феньки коснулись и сторонних людей и в том числе коснулись стольника и ближнего человека Никиты Ивановича Шереметева и с женою. Допрос им был следующий:

Почему Фенька ему, Шереметеву, и жене его знакома, и за что он ее дарил и телогреи на нее делал атласные и камчатные, и сколь давно у них с нею учинилось знакомство, и сколько у него она, Фенька, в доме жила, и часто ль к нему приходила и в которые месяцы, недели и дни?

При этом велено было расспросить и его дворовых людей и девок и боярских боярынь и верховых ребят, которые у них в верху живут, и работных девок и женок, которые с нею ходили и ездили и куда?

Коснулось дело и тестя Никиты Шереметева, Смирнова Григорьева Свиньина, который с женою должен был отвечать на те же самые вопросы.

Несчастная Фенька с пыток умерла и погребена в Убогом дому.

Доклады об этом деле государь принимал при комнатных боярах, окольничих и думных дворянах, что свидетельствует о немаловажном значении дела для самого государя.

В 1678 году и по день своей кончины (12 февр. 1689 г.) кн. Никита управлял Аптекарским Приказом, которое управление тогда же, февр. 15, перешло к его сыну Якову Никитичу.

 

По случаю кончины царя Алексея Мих., в 1676 г. янв. 30, в 4‑м часу ночи, ему, как старшему из бояр, снова выпало на долю быть главным распорядителем по приведении всех чинов к присяге царевичу Феодору Алекс.

В ту же ночь в деревянных хоромах государя, в Передней, к вере приводили всех, кто тут прилучился, князь Никита да сын его Яков Никитич, а после того в Столовой приводил к присяге Яков Никитич. В Успенском соборе во всю ночь также совершалась должная присяга.

Царь Федор столько же, если еще не больше, благоволил и к отцу и к его сыну Якову Одоевским.

В 1681 г. мая 9 царь учредил нечто вроде Сената, особую Комиссию, указав у расправных дел быть и ведать Москву, когда государь бывает в походах, избранным лицам: 3‑м боярам, 3‑м окольничим, 3‑м думным дворянам и 12 думным дьякам, под главным начальством кн. Никиты Ивановича.

При царе Феодоре Ал. и по кончине его кн. Никита Иван. почти каждый год на празднестве Новолетия, 1 сентября, по обыкновению говорил от лица всех чинов поздравительные речи сначала самому государю, а затем патриарху, властям и всему освященному собору.

В последний раз (в год своей кончины) он говорил такие речи 5 января 1689 г. в праздник навечерия Богоявления, а 12 февраля его уже не стало. Несомненно, в это время ему было лет девяносто.

Из частной жизни кн. Никиты Ив. выдается один случай, записанный даже в государевой Разрядной книге, как необыкновенное явление.

«В 1675 г. июня 14, – свидетельствуете эта записка, – изволением Божиим были громы великие и молнии большия. В то число ехал боярин кн. Н. И. Одоевский из подмосковной своей вотчины из села Выхина, и его на дороге самого оглушило и во всем раздробило, да у него ж дву робят верховых , которые с ним сидели в корете, оглушило ж и привезли к Москве чють живых и ныне лежат при смерти. Да у него ж, боярина, убило двух человек служивых людей до смерти, а человек с десять оглушило ж и молниею обожгло; да у него ж, боярина, убило громом в корете дву возников (лошадей) до смерти».

На другой день, 15 июня, снова «был гром великий и молнии большия и от того грому убило сокольника до смерти, да 3 человек за Москвою рекою посадских, да на Устретенской улице и за Покровскими вороты и за Яузскими побило всяких розных чинов людей громом 20 человек; да от молния многия башни и дворы загоралися».

Однако после такого страшного случая кн. Никита через несколько времени оправился в своем здоровье и 10 июля того же года, когда государь выехал на Воробьеву гору, сидел с ним в карете, что, конечно, составляло для него великую почесть.

В бытность кн. Никиты на воеводстве в Казани (1652 г.) царь Алексей Мих. написал к ему достопамятное письмо, извещая его о печальной кончине его сына Михаила. Царь в то время, 1 ноября, выехал в село Покровское тешиться охотой и, разъезжая по полям, завернул в подмосковную вотчину князя в село Вешняково. Описывая, как разболелся его сын, государь пишет между прочим: «И (в) тот день был я у тебя в Вешнякове, а он (сын) здрав был, потчивал меня, да рад (радостен) таков (был), а его такова радостна николи не видал. Да лошадью он да (брат его) князь Федор челом (мне) ударили, и я молвил им: Потоль я приезжал к вам, что грабить вас? И он, плачучи, да говорит мне: Мне де государь тебя не видать здесь. Возьмите государь для ради Христа, обрадуй батюшку и нас. Нам же и до века такова гостя не видать. И я, видя их нелестное прошение и радость несуменную, взял жеребца темносера. Не лошадь дорога мне, всего лучше их нелицемерная служба и послушанье и радость их ко мне, что они радовалися мне всем сердцем. Да жалуючи тебя и их, везде был, и в конюшнях, всего смотрел, во всех жилищах был, и кушал у них в хоромах; и после кушанья послал я к Покровскому тешиться в рощи в Карачельския. Он со мною здоров был и приехал (я) того дни к ночи в Покровское. Да жаловал их обоих вином и романеею и подачами и корками (пряниками) (?). И ели у меня, и как отошло вечернее кушанье, а он встал из‑за стола и почал стонать головою, голова де безмерно болит, и почал бить челом чтоб к Москве отпустить для головной болезни да и пошел домой…»

Царю, конечно, самому было не без особой печали, что смертная болезнь случилась именно у него на вечернем пиру, и потому его письмо исполнилось самого сердечного соболезнования и утешения бедному отцу. Царь уведомлял также, что и на вынос и на все погребальное он послал, сколько Бог изволил, потому что впрямь узнал и проведал про вас, пишет государь, что, опричь Бога на небеси, а на земли опричь меня никого у вас нет. И я рад их и вас жаловать. Только ты, князь Никита, помни Божию милость, се наше жалованье. Как живова его пожаловал, так и поминать рад…

В конце письма царь собственноручно приписал: «Князь Никита Иванович! Не оскорбляйся, токмо уповай на Бога и на нас будь надежен».

Таковы были отношения государя к своему комнатному боярину и его семье.

Сельцо Вешняково с пустошами, находящееся, возле Кускова, принадлежало боярину Фед. Ив. Шереметеву, и по духовному завещанию, написанному еще в 1645 г., назначалось в собственность любимому внуку, кн. Якову, который и получил его по смерти деда боярина Ф. И. Шереметева в 1650 г.

Кн. Яков Никитич по стопам родителя начал свою службу в 1650 г. ближним человеком в обычных должностях стольника, чашника, рынды, ясаула, а затем в 1663 г. возведен в сан боярина и занял те же места, какие всегда занимал и его отец. Пожалованный боярином, он тогда же, дней через 10, назначен главным воеводою в Астрахань, где по заведенному порядку воеводствовал года три и потом в 1671 г. опять был отправлен на это воеводство тоже на три года. Кроме обычных дел главного воеводы, государь поручал ему призывать из‑за моря, буде в Астрахани и на Терке нить тутовых и виноградных садов садовников, присылать тутовое деревье, арбузные и иные семена, шелковых червей, поставлять бумагу хлопчатую при посредстве уговорщиков иноземцев. Все это требовалось для разведения знаменитого Измайловского государева хутора.

В 1675 г. марта 17 он был послан в Ростов для государева тайного дела и для сыску и с ним в товарищах боярин Артемон Серг. Матвеев с думными дьяками и подьячими целой канцелярией. Велено расспросить жену стольника Алексея Богданова Мусина‑Пушкина, Арину, и велено ее пытать накрепко.

Какое это было дело, неизвестно, но оно сопровождалось следующими распоряжениями государя:

В одно время с посылкою на розыск бояр и канцелярии были отправлены для заставы в дворцовые села по Троицкой дороге в Танинское, Вратовщину, Воздвиженское головы Москов. стрельцов разных Приказов, каждый со своим Приказом‑полком, и велено им допрашивать, кто с Москвы поедет или к Москве, какого чину и для какого дела и писем всяких досматривать.

По сыску бояр бедную Арину велено сослать из ее Ростовской деревни, из села Угорючи, в ее же деревню на Вологду, а сына ее Ивана велено оставить в Ростовской деревне. Да к ней же велено посылать с Москвы стрельцов по 100 чел. по переменам для караулу, а с ними стольников тож почередно. Провожали ее в Вологодскую деревню 50 чел. стрельцов.

Того же году после этого распоряжения кн. Яков Никитич по указу государя ездил в свою вотчину Звенигородскую в село Вырюпино для сыску; и по сыску боярина и по докладу государю указано ехать стольнику Андрею Елизарову в Вырюпино и казнить двух человек портных мастеров, – одному голову отсекли, другому язык вырезали и сослан в Сибирь на вечное житье совсем с женой и с детьми, и со всеми животы в службу.

К тому же Ростовскому и Ярославскому делу был привлечен и сокольник Изот Полозов, а также и сестры Арины, жена стряпчего Алексея Луговского и жена стольника Ивана Борисова‑Пушкина, которые содержались под стрелецким караулом, не указано к ним пущать на двор и с двора никого до государева указу. Для очной ставки с этими людьми была привезена в Москву и сама Арина и с сыном и также отдана за крепкие караулы, не велено к ней пущать на двор и со двора никого, и с нею говорить и с сыном ее не давать.

Дело июня 7 закончилось тем, что виновные – Арина Мусина‑Пушкина и ее две сестры – сосланы в дальние их деревни, Арина в свою Ростовскую Угорючи, а поместья и вотчины их отписаны на государя. Сын Арины Иван пропал без вести. Однако при царе Федоре Алекс. он появляется в 1679. г. в числе стольников, а в 1683 г. в числе окольничих. В 1698 г. сент. 9 пожалован в бояре за Астраханскую его многую службу и за всякое в своих государевых делах радение с милостивою грамотою из Разряда. С этого времени он становится любимым сотрудником Преобразователя Петра, который при учреждении Сената избирает его первым в члены этого важнейшего учреждения, а потом в 1710 г. жалует ему графский титул. Главнейшие его заслуги были по управлению Монастырским приказом и имениями духовенства, в точной исполнимости намерений в целей Преобразователя, по смерти которого он потерпел крушение и умер в 1729 г. в ссылке, в Соловецком монастыре.

При царе Фед. Ал. кн. Яков ведает нередко государев двор и Москву в отсутствие царя и в 1681 г. управляет приказом Казанского Дворца.

По смерти царя Федора Ал. он первенствует в среде боярства и в 1689 г. по смерти своего отца управляет Аптекарским приказом.

Во время борьбы царевны Софьи с домом Нарышкиных со стороною царя Петра, кн. Яков, по‑видимому, держал себя очень осторожно и явно не примыкал ни к какой стороне, занимая по местническим порядкам первое место среди бояр. В последний день Софьина правительства, 29 августа 1689 г., когда она собралась было идти в Троицкий монастырь к убежавшему туда царю Петру, кн. Яков сопровождал ее первым по месту, а 2‑м был ее любимец, В. В. Голицын. Известно, что Петр воротил ее с дороги, сказавши, что иначе поступлено будет с нею нечестно. Она возвратилась в Москву 31 авг. в 7‑м часу ночи (во втором пополуночи) на 1 сентября.

Через неделю, 7 сентября, она была отрешена от управления царством, а 12 числа кн. Якову Никитичу повелено ведать Палату Расправных дел, тогдашний Сенат, где он начальствовал и в 1690‑х годах.

В военных делах ему не приходилось участвовать. Он скончался в 1697 г. Был женат на Анне Михайловне, неизвестно какой фамилии, которая оставалась владетельницею двора до 1701 г., когда для строения Арсенала этот двор был разобран до материка.

Следуя по Житницкой улице дальше, возле двора Дм. Ив. Годунова, принадлежавшего потом Шереметеву и князю Одоевскому, находим двор Семена Никитича Годунова, примыкавший к Троицким воротам.

Семен Никитич прославился, по выражению Карамзина, как новый Малюта Скуратов, самыми гнуснейшими делами, служа усердно коварным целям своего родственника, царя Бориса, который при своем воцарении пожаловал ему в 1598 г. сан окольничего, а в 1603 г. сан боярина, вероятно, за успешное устройство гибели Романовых, как это случилось в 1601 году.

Известно, что по его умыслу слуга‑казначей боярина Александра Никитича Романова, Бартенев, по прозванью Второй, подкинул в свою же боярскую казну мешки с отравными будто бы кореньями, заготовленные самим Семеном Никитичем. Последовал донос и началось дело, погубившее Романовых и многих их родственников. Рассказывали также, что Семен по замыслу Бориса очень поспособствовал также преждевременной кончине герцога Датского Иоанна Ягана, королевича, приехавшего в 1602 г. в Москву в качестве жениха царевны Ксении и возбудившего будто бы зависть Бориса, так как в Москве все очень его полюбили, почему Борис и опасался, чтобы после него не выбрали королевича в цари. Семен, заведывавший Врачебным приказом, не допустил будто бы вылечить королевича, заболевшего горячкою.

Как бы ни было, но одного дела о гибели Романовых было достаточно для того, чтобы Семена возненавидели все, кому бывала обида от Годуновых. Во время прихода Самозванца, когда весь род Годуновых потерпел крушение, Семена сослали в Переяславль и там его удушили.

Во второй проловине XVII ст. на месте двора Семена Годунова находились обширные Житницы Дворцового ведомства. Есть свидетельство о пожаре в 1473 г., которое указывает на существование и в то время на этом же месте городского Житного двора или городских Житниц, до которых доходило в тот год огненное опустошение.

Городские Житницы здесь поместились, по всему вероятию, от первых времен городового устройства в Кремле, так как эта сторона Кремлевского укрепления была более безопасна от вражеских приступов, чем другие его стороны. Именем городские Житницы обозначилось их, так сказать, общественное значение, в качестве запасных магазинов для всего города, а потому становится достаточно понятным то обстоятельство, что Мостовую улицу к Житницам от Никольских ворот и до Троицкого подворья у Троицких ворот, на протяжении 99 сажен, повинны были мостить Гостиная и Суконная Сотни, т. е. богатые торговцы, всегда в опасных случаях забиравшиеся в город со всеми своими товарами и имуществом под крепкую защиту его стен. Можно полагать, что эти Житницы были расположены вдоль всей городовой стены от наугольной Собакиной башни до Троицких ворот и впоследствии их места занимались боярскими дворами, которые могли устраиваться по улице и впереди Житниц, как обозначено на плане Годунова у двора Григория Годунова, но они уже не показаны на дворах Дмитрия и Семена Годуновых.

При царе Алексее Михайловиче на дворе Семена Годунова были построены обширные каменные Житницы (упоминаются в 1666 г.), 8 амбаров, в которых сохранялись с десятинных государевых пашен от разных волостей рожь и овес¹.

Возле Житниц, у самых Троицких ворот, при царе Михаиле Фед. находился двор доктора Валентина Бильса Старшого, состоявшего на царской службе с 1615 и до 1633 г., когда он в Москве же и скончался.

В числе врачей это был из главных вначале первым, а потом с 1621 г., когда прибыл в Москву англичанин Артемий Дий, вторым после него. Бильс, как потом и Дий, пользовался особым благоволением государя, вполне доверявшего его искусству и знаниям, почему и поместившего его вблизи дворца, так как от Троицких ворот и до задних, Курятных ворот дворца насчитывалось не более сотни шагов. Жалованья он получал 200 р. в год, да кормовых по 55 р. в месяц, всего 860 р. в год, – сумма, равнявшаяся первостепенным боярским окладам.

Чрезвычайное благоволение к нему государя распространилось и на его сына, именем тоже Валентина, который еще в семилетнем возрасте был отправлен в 1625 году в Голландию для воспитания и обучения докторской науке и пребывал там 16 лет на щедром иждивении царя. Окончив науку, получив диплом доктора, возвратился, наконец, в 1642 г. в Москву и поступил на службу. Содержание ему было положено в половину отцовского.

Однако в 1644 г., по государеву указу, он был отставлен из докторов, без вины, как он заявлял, но, вероятно, за малое искусство.

Упомянутыми Житницами и двором доктора Бильса оканчивалась правая сторона Житницкой улицы, которая выходила на Троицкую улицу, против Троицкого подворья.

На левой стороне против Житниц в конце XVI в. и в начале XVII в. находился обширный двор боярина Богдана Яков. Бельского, унаследованный им, по всему вероятию, после бояр князей Бельских, отчаянно боровшихся с Шуйскими в малолетство Грозного.

Потом по направлению к Никольским воротам следовало подворье Симонова монастыря с церковью Введения, которая была построена еще в 1458 г. и с палатой.

Затем следовал переулок, шириною в 2 саж:., выходивший от Житницкой улицы на Никольскую, о котором упомянуто выше. Симоновское подворье занимало со своей стороны всю линию переулка против церкви подворья. На другой стороне переулка на небольшой площади стояла церковь Входа в Иерусалим всего через переулок в 3½ саж. от церкви Введения на Симоновском подворье. Таким образом, в этой местности почти рядом стояли три церкви. Во дворе Шереметева церковь Бориса и Глеба, на Симоновском подворье ц. Введения и возле нее приходская церковь Входа в Иерусалим. Их местоположение находилось у теперешних главных ворот Арсенала и частью внутри его двора.

Местность церкви Входа в Иерусалим с принадлежащим к ней кладбищем простиралась вдоль по улице на 25 саж., а с порозжим местом на 32 саж., в том числе под церковным монастырем числилось 19½ саж., под кладбищем 6 саж.; в ширину церковная земля имела 10 саж. Внутри, возле, самой церкви, стоял двор попа Григорья, так что его граница находилась в 3¼ арш. от церкви. Длина его дворовой земли занимала 12 саж., ширина 4 саж. К самому алтарю церкви примыкал забором двор попа Благовещенского собора Алексия, в длину по направлении улицы 16 саж., поперек 10 саж. и от Рождественского подворья 13 саж. Остальное пространство по улице, приближаясь к Никольским воротам было занято другими поповскими дворами, а к самым воротам место оставалось порожним, шириной в 12 саж.

Проезды между упомянутыми церквами и поповскими дворами шириною были в 2½ в 3 и 3½ саж. Житницкая улица до 1626 г. была шириною в 3 саж. и только в этом году, после пожара, расширена на 4 саж.

В таком составе была описанная сторона Житницкой улицы по направлению от Троицких к Никольским воротам. Пройдя таким образом эту улицу, возвратимся к двору Богдана Бельского.